– Перекусить бы не мешало, живот к хребту прилип…
– Вода закипает, брось в котелок заварки, да не жалей, – откликнулся Матвеич, выкладывая из горбовика продукты: хлеб, сало, пару соленых огурцов.
Пока они неторопливо прихлебывали чай из горячих кружек, небо робко высветлилось и выказало таежную землю. На каменных россыпях уронил мягкие лопухи прибитый заморозком бадан, обвис вычурный папоротник, изо всех сил тянулись вверх тонкие глянцевитые стебельки шикши. И везде, куда взгляду упасть, упруго зеленел брусничник. Ягодные места – наметанным глазом определил Валерка и нетерпеливо сказал:
– Матвеич, глянь, сколько брусники, может, ну ее к лешему эту шишку, ягоды наберем?
– Не гоношись раньше времени, силы останутся, посбираем, куда она от нас денется, так сама в руки и просится, – ответил он, нагнулся, зачерпнул под кустом горсть вишневой ягоды. – Ишь ты, сладкая да гладкая…
Тайга за ночь выстыла. По вершине хребта тянул пронизывающий ветерок. Внизу, по распадкам, стелился мокрый белесый туман, всплывал с клюквенных болот. Валерка потряс шальной со сна головой, ощущая, как давит виски. Но глянул под куст, где его сморило, и догадался, от чего она побаливает: угораздило его уснуть на чушачьем багульнике. От тепла тот разомлел, гуще распространял вокруг дурманящий запах.
– Обсохнет малость, примемся за работу. А пока сбегаем на разведку, глянем, что тут нам шишкари оставили, – сказал Матвеич и легко поднялся, резво зашагал, утопая по щиколотку в светлых мхах. Валерка неторопливо шел следом, поглядывая на вершины кедров, и тщетно пытался выглядеть в зеленых кудрях хоть одну шишку.
– Колотить-то тут колотили, пробовали, – приговаривал Матвеич, трогая заплывший смоляной слезой нарост на кедре. – Но рано, еще первая шишка не поспела. А там вон, где малость посырее да колотовник помогучее, и вовсе ничего не взяли. Эк мы угадали в самый раз, тугая шишка подошла.
Тайга меж тем отогревалась, как люди горячим чаем. Легкий прозрачный туманец бродил меж стволов, обвивал кустарник, истаивал. А когда из-за соседнего хребта вынырнуло солнце, все вокруг брызнуло ослепительными хрустальными лучиками – роса заиграла. И через какое-то время в той стороне, откуда пришел свет, затюкал чей-то нетерпеливый колот. Бум! Бум! – набатом наплывали оттуда звуки, будоражили Валерку. Ему не терпелось стукнуть первый кедр и поглядеть, как посыплются шишки. Он уже нетерпеливо поглядывал на Матвеича, но командир помалкивал, терпел и вроде даже не слышал, какая горячая работа шла на соседней горе.
– Ишь ты, лупят как, пора бы и нам начинать, – не выдержал Валерка, чувствуя, как закипает в нем азарт.
– Не гони, там такие же, видать, как ты, шишкари, на дурничку хотят взять. А не получится. Кедр сырой стоит, и половины шишки не отдаст. Пусть солнышко подсушит, ветерок вершины обдаст. А мы пока колот отыщем, новый делать некогда.
Солнце вовсю вытягивало из кедровника сырой туман, когда они, погасили костер, сбросили теплые ватники и остались в штормовках. Пронзительно вскрикивали проснувшиеся кедровки, пробовали голос бурундуки.
– Затараторили, эти зря верещать не станут, сейчас возьмутся пузо набивать. И нам пора, – сказал Матвеич и зашагал по склону.
На ходу он качнул рукой невысокое деревце, и оно неожиданно уронило пару крупных шишек.
– Видал, если такие кедрята нынче уродили, что же эти великаны нам приготовили? – глянул Матвеич на высоченные кедры и повернулся к Валерке: – Где-то тут я колот оставлял, смотри лучше.
Березовый колот они отыскали метров за полста. Валерка подхватил толстую жердь, на которой чуть косо сидела двухпудовая чурка, взвалил на плечо, молодцевато выпрямился и охнул, присев под тяжестью.
– Да ладно тебе удаль показывать, надорвешься еще с непривычки, – добродушно улыбнулся Матвеич и отобрал колот. – Натаскаешься еще. Двинем-ка к тому вон кедрачу, сдается мне, его еще не тронули.
Он неторопливо, но и без натуги, шел по кедрачу, огибая замшелые, вросшие в землю валуны, переваливался через стволы поваленных деревьев, как будто только то и делал в жизни, что ходил с колотом на плечах. Неожиданно они вывернули на дорогу, по которой шли ночью, и только собрались ее пересечь, как из-за поворота показался мужик. Он как-то странно спускался с горы. Валерка сразу и не понял, чего это он раскорячился и пятится задом. Пока не рассмотрел, что мужик волоком тащит туго набитый мешок. Так, не разгибаясь, он доплелся до них, грузно опустился на землю и только тогда повернулся к ним лицом.
– Петруха?! – изумленно выдохнул Матвеич и опустил колот. – Вот не чаял тебя тут встретить. Здравствуй, Петруха! Я было решил, что ты свое отходил по кедрачам. Слышал, ты в больницу попал…
– Здорово, Матвеич! – отдышавшись, ответил мужик. – Лежал, да вот вроде оклемался. Не вытерпел, как прослышал, какая нынче шишка. Все бросил и убежал в тайгу. Теперь обратно, в больницу, наверное, не возьмут. А силы, оказалось, не те, истратил их на лекарства. Видал, как передвигаюсь, еле мешок тартаю. Тяжел, зараза…
– Совсем ты сдурел. У тебя же сердце надорвано. Пока до города свой мешок доволочешь, концы отдашь.
– Да если бы один мешок-то, у меня тут неподалеку, в кустах, второй схоронен. Я их по очереди волоку, метров по сто каждый. Один брошу, за другим плетусь. А не оставлять же, жалко, а, Матвеич? – проговорил он плачущим голосом.
Мелкие капельки пота скатывались по его серому одутловатому лицу, дыхание срывалось, и слова он выталкивал с трудом и одышкой.
– Ты это брось, Петруха, сдохнешь. Мало ты в своей жизни ореха перетаскал? Весь ведь все равно не утащишь.
– А-а, ничего, я валидол пососу да и дальше пойду…
– Эх, помог бы я тебе, да сам видишь, только наладились на промысел. В ночь зашли. Успеть бы до непогоды, – торопливо и виновато сказал Матвеич.
– Да что я, не понимаю, давайте, мужики, двигайте выше, там еще дополна ореха. Я мимо иду, шишку увижу – аж злость берет на свою немощь. Так бы и допрыгнул, сорвал. Пропадает добро.
– Сам ты пропадаешь. Послушай, Петруха, доброго совета – брось промысел, не жадничай. Туда же все с собой не заберешь. А в одиночку и здоровый жилу надорвет. Не молодой уже, чтоб жеребцом по хребту бегать. Ты на себя посмотри, краше в гроб кладут.
– Ладно тебе, что смотреть-то, мне на вечернюю электричку поспеть надо. Бывайте, – взялся он за мешок, поднялся и потащился дальше.
Матвеич безнадежно махнул вслед ему рукой, взвалил колот и, не оглядываясь, споро пошел в гущу кедровника. Но все же не выдержал, остановился и долго смотрел на Петруху, пока тот не исчез за поворотом дороги.
– Убьет себя, дурак. Это ж надо, с его здоровьем одному в тайгу идти. Года два его не видел в кедровнике. Думал, все, отгулял свое. Слышал, что врачи ему даже легкую работу запретили, послали на пенсию по инвалидности. А он всему наперекор. Я его не жалею, Бог его рассудит. Он все годы так кержачил, без напарников. Больше всех хотел ухватить, ни с кем не делиться. Вот и ухватил инфаркт. Баба у него такая, стервоза жадная, не жалеет, губит мужика.
