Дмитрий машинально отпил из бокала и кивнул головой. Выдумать такое ему представлялось невозможным, гораздо правдоподобнее было – это пережить.
– Ну, стало быть, остался я ни с чем. Сам с собой. Друзья-приятели, как водиться, отвернулись, да я и не в обиде на них. Каждый умирает в одиночку. А я по натуре и есть волк-одиночка. Отлежался, раны зализал и начал думать, как жить дальше. Главное было в себе не разочароваться, руки не сложить и не наложить, – мрачно пошутил он. – Превозмог себя, собрался, и время фартовое еще не кончилось. Знал, какие немереные деньги людям достались, тем особенно, кто государственный пирог кромсал. Зря, что ли, меня обучали финансовым наукам? Вот и решил я помочь им грамотно распорядиться нечаянно свалившимся на них богатством. А ничего другого и не оставалось. Ни кола, ни двора и молодая жена с грудным ребенком на даче живет. Начинать с нуля свое дело – глупо. Дважды в одну реку не входят. Пришлось рисковать по-крупному. И зачем я все это тебе рассказываю, – внезапно осип его голос. – Неужто опять русская кровь во мне хороводит? Да, нет, ошибаюсь, один голый деловой расчет – тяжко ведь в одиночку грехи и беды носить. Невольно подмывает на чужие плечи груз переложить, облегчить свою ношу. Хотя до покаяния мне еще дальше, чем до Москвы. Устал я, – тяжело вздохнул он, – а посему давай лучше пить вино и говорить о женщинах.
– Нет уж, будь добр, доскажи до конца, – запротестовал Дмитрий.
– Беда в том, что все, с кем я имел дело, хотели приумножать свои капиталы, особо не напрягаясь. А так бывает только в сказке: ночью денежку закопал, а утром выкопал с прибытком. В общем, для таких вот, страждущих, открыл я посреди Москвы нефтяную трубу. Всякий нынче готов в нефтяной бизнес вложиться, да не каждый может. А тут я с выгоднейшими предложениями – налетай, подешевело! От желающих отбоя нет. Никому отказа нет. Сколько нужно, сто тысяч тонн? Да хоть миллион. Оформляю необходимые бумаги, комар носа не подточит, захожу в министерство, погуляю по коридорам, выхожу к клиенту – ваш вопрос решен. Так все обставлю, чин-чинарем, что иногда сам удивляюсь, как мне удалось заключить такую выгодную сделку. Капиталы мои тем временем прирастают, оседают на счетах в оффшорной зоне. Но я же привык в бегах скромно жить, чую, хватит, пора и честь знать. Да и время мое вышло. Короче, помер я.
– Как помер? – оторопел Дмитрий.
– Да так, скоропостижно. От сердечного приступа. За деньги все можно устроить. Даже собственные похороны. А уж купить новое имя, чуть изменить внешность, биографию и гражданство особого труда не составило. Капиталы мои к тому времени уже плавно перетекли в надежный дойчебанк. А следом и сам перебрался в Германию. Тебя что-то не устраивает? – Михаил смотрел на него с неприятным прищуром.
– Поверить трудно и не поверить нельзя, – выдавил из себя Дмитрий и недоверчиво усмехнулся, глядя в его сузившиеся неподвижные глаза, которые лучше всяких слов подтверждали правдивость всего им сказанного. Ему вдруг с какой-то ослепительно злой откровенностью обнажилась вся неприглядность истории, приключившейся с этим человеком.
– Допустим, что так оно все и было, – медленно добавил он, стараясь не встречаться с недобрым взглядом, – ты нажился и скрылся. А партнеры погоревали-погоревали и поверили в твою смерть?
– Как же, держи карман шире. Искали меня долго, выкопать намеревались. Дураков нет, мало кто поверил в мою смерть. Даже жена. Меня без нее похоронили, я ее накануне кончины подальше услал, чтобы не огорчалась понапрасну. На какие-то заморские острова, куда и дозвониться нельзя. Нет, я все с умом обставил, до жути реально, так, что сам чуть не поверил в свои похороны, когда видеокассету просмотрел. Технологией организации собственных похорон поделиться? Правильно, ни к чему. Интересно, забыли меня там или все еще ищут… Ну да ладно, все равно назад хода нет. Нечего и беспокоиться.
– Как же не беспокоиться? – устало удивился Дмитрий. – Там же жена осталась, ребенок…
– Я ее не на необитаемом острове бросил. Молодая, красивая, обеспеченная. Денег на безбедную жизнь ей должно хватить, ежели с умом станет тратить, в чем я сомневаюсь, ну да это ее проблемы. И хватит об этом. Я и так уже сожалею, что обо всем тебе рассказал. Нет, точно выбила меня из колеи эта история с пропавшими приятелями. Другого объяснения не нахожу. Но и не воображай, что вызнал всю мою подноготную. Я тебе показал лишь одну сторону своей жизни, а есть другая, и не поймешь какая из них изнаночная. Ты только не делай из меня чудовище.
– И откуда ты только взялся такой разносторонний, – вздохнул Дмитрий.
– Способный я. Сызмальства все на лету схватывал. Помню, в школе мне учебник по математике не понравился, так я переделал его под себя. По нему и выучился. Между прочим, академию с красным дипломом закончил. За границей спохватился, что иностранных языков не знаю. Никогда особой надобности в них не испытывал, а нужда заставила, в два счета освоил. По-французски говорю свободно, а по-немецки даже думаю. Тут иначе нельзя, если хочешь вести успешный бизнес. Наученный горьким опытом, капиталы свои я с умом вложил. В производство медицинской техники. Но с Россией не работаю, осталась во мне опаска, – откинулся он на резную спинку тяжелого кресла. – Я тебе все никак историю своих приятелей не доскажу. Год назад вот так же случайно познакомился с ними, соотечественниками из Питера. Азартные ребята, круче меня в казино деньгами бросались. Доигрались… Уж на что я волк битый, а и мне сумели глаза отвести. Поверил им. И только сегодня раскрылись глаза. Все это время они тут средства, выделенные государством на закупку оборудования для больниц, проматывали. И ухитрились все, до копейки, на себя потратить. От глупости или от жадности – понять не могу, да и не хочу. Как и не осуждаю, кто я такой, чтобы осуждать, – выдохнул он и умолк.
– Можно ли, нельзя ли, а пришли да взяли, – подумал Дмитрий вслух.
Вечерело. Ветер усиливался, волны на озере несли изогнутые белые гребни. Сырая мгла все плотнее затягивала противоположный берег, и сквозь нее едва просвечивались огни швейцарских городов. Иссяк разговор, да и столько уже было сказано всего, столько тяжким грузом осело в душе, что Дмитрий был рад молчанию. Сидел, делал вид, что рассматривает нанесенный на стекло матовый контур белого лебедя, шумную разнородную публику, прячущуюся за тонкими стенами от непогоды.
– Туман, какой туман, – тихо произнес Михаил, глядя в укутанное белесой пеленой темное озеро. – Тупик какой-то, ничего даже не блазнится. Ведь даже в тюрьме есть вполне определенный смысл – ожидание свободы. А тут полная бессмыслица. Знаю, что не поймешь меня, но все равно скажу: с моей смертью исчез целый мир. Вернее, он стал иным, не лучше и не хуже прежнего.
– Это не мир, а ты стал другим, – возразил Дмитрий, испытав на мгновение какое-то мстительно-торжествующее чувство, от которого захватило дух и тут же стало стыдно. – Нас там сильно пошатало, да мы же на своей земле и на своих ногах, устояли. И теперь уже не упадем.
– Ты сам-то веришь в то, что сказал, – шелестящим голосом спросил Михаил, – или только хорохоришься?
– Надеюсь, – коротко ответил Дмитрий.
