Взгляд его еще блуждал по комнате, но уже сладко выпелось в сердце: домой, завтра домой! И он уже предвкушал, нимало не тревожась хлопотной дорогой, как завтра взмоет над Женевой самолет, вытянет из альпийских скал, забирая все круче и круче, к самим синим небесам. Как понесет его на север, к снегу, ветру, к вьюге, пересекая пол-Европы, да и что тут говорить – в гостях хорошо, а дома лучше. Оставалось только с толком потратить сегодня все до последнего сантима оставшиеся деньги. Как бы это странно ни звучало, и в самом деле последние – франки с нового года меняли на евро, и даже у него, русского человека, это вызывало вполне объяснимую европейскую грусть. Расставаться с устоявшимся и привычным всегда жаль. Впрочем, еще большую озабоченность у него вызывало то обстоятельство, что именно франков у него было – кот наплакал, и ему еще предстояло так извернуться, чтобы денег хватило на подарки домочадцам, сувениры сослуживцам, ну и себе немного осталось.
Зеркальные двери отеля бесшумно разъехались, и Дмитрий шагнул в насквозь пронизанное ослепительным альпийским солнцем пространство. Отсюда, с вершины пологого холма, как на ладони, был виден нежащийся под теплыми лучами курортный город, неспешно остывавший после летней курортной горячки. Легкий ветерок овеял лицо холодком и донес едва уловимый запах свежей воды. Взгляд заскользил по красным черепичным крышам, уткнулся в серую стену, живописно увитую снизу доверху высохшим плющом, и напрочь увяз в чащобе средневековых и современных зданий, загородивших вид на синее озеро. Дмитрия неумолимо тянуло на берег, но еще предстояло совершить покупки и он, перекусив накоротке, отправился по магазинам.
Он быстро перебежал улицу, миновал бойкий перекресток, нырнул в подземный переход и вышел из него к надежно склепанному металлическому мосту, навешанному над железнодорожными путями. Первый же шаг по нему гулко и протяжно отозвался во всем его длинном ребристом теле. Старый мост загрохотал под башмаками старым надтреснутым колоколом. Но раскатистый звук стих, едва Дмитрий добрался до его середины. Вокруг установилась глухая густая, будто расплавленная смола, тишина. Дмитрий замер, недоуменно оглядываясь по сторонам. Зажатые с одной стороны косогором, густо поросшим вечнозеленым кустарником, с другой – серыми каменными домами стальные рельсы, стрелки, приземистые пристанционные строения, замерший на путях локомотив словно витали в призрачном дрожащем мареве, сотканном из одного прозрачного голого света. В этом месте, казалось, замерло само время. И он вместе с этим мостом тоже влип, точно муха в мед, в этот временной сгусток. Тягуче тянулись минуты, а наваждение не проходило, и появилось ощущение, что нечего и пытаться развеять его криком или мановением руки. Дмитрий ничуть не удивился, если бы под мостом сейчас медленно промаршировали фигурки римских легионеров, прогарцевал эскадрон бонапартовских гусар, проплыли, сияя медными надраенными поручнями, вагоны «Восточного экспресса» или лесными призраками проскользнули «маки» – партизаны последней войны. Всепоглощающая пустота и безмолвие заполонили мир, и разрушить ее не могла ни одна живая душа. Дмитрий попытался шагнуть, и не смог, ощущение навсегда остановившейся в самой себе жизни цепко держало в своих лапах.
Неизвестно сколько он так простоял удерживаемый невидимыми путами, впитывая благость безвременья, но какой-то небесный звук помог стряхнуть морок. Испытав ранее неведомое наслаждение иллюзией жизни, сбежал с моста, перевел занявшийся дух и торопливо пошел прочь от зачарованного места. Окончательно же пришел в себя на вымощенной грубым камнем улочке, на которой еще на прошлой неделе обнаружил маленький турецкий магазинчик. Неприметный снаружи, внутри он был насквозь пропитан запахами ароматических масел, душистого табака, чая и кофе и еще чем-то неистребимо восточным, стойким как мускус. А главное цены в нем были по карману, и по душе завидная невозмутимость степенных пожилых турок, до поры до времени бесстрастно взирающих на незавидного покупателя в какой уж раз приценивающегося к их незамысловатому товару. Теперь же настала очередь удивляться им, и Дмитрий с наслаждением нарушил их безмятежный дух, не торгуясь, накупив целый пакет турецких сладостей и специй, незатейливых поделок из меди и стекла. И только после спохватился, что подарки-то он везет из совсем другой страны.
Провожаемый до самого выхода сладкоречивыми голосами, он в легком помутнении вышел на мостовую, испытывая облегчение, что не поддался на уговоры продавцов приобрести приглянувшийся ему кальян. Не стал смешить людей. И на короткую секунду задержался у витрины, размышляя – возвращаться ли с покупками в отель через колодец безвременья или пойти окружным путем, полюбоваться на прощанье живописными окрестностями. Заминка эта нарушила его покой. Да что суждено, тому непременно сбыться, как бы не разубеждали его в том разные неверы.
По узкому тротуару медленно брел угрюмый человек в дорогом, небрежно распахнутом плаще. Дмитрию одного мгновения хватило признать в нем соотечественника, обрадоваться нечаянной встрече и, не задумываясь, сделать шаг навстречу. Пребывая в полной уверенности, что где, как не за границей, проявляться широте, радушию и притягательности русской души.
Шаркающей походкой незнакомец неспешно приближался к нему, так замедленно переставляя ноги, будто вязкая паутина времени сползла с моста и раскинула свою прочную сеть по всей улице.
– Здравствуйте. А я уж было решил, что, кроме меня, русских здесь нет, – бодрым голосом произнес Дмитрий, и осекся. Улыбка медленно сползла с его губ – незнакомец, скользнув по нему мимолетным взглядом, прошелестел в ответ сухим равнодушным голосом:
– Русские везде, – и все тем же размеренным шагом прошествовал мимо.
Дмитрию стало зябко, и в следующую минуту он понял отчего. У незнакомца были глаза человека, попрощавшегося с белым светом. Оттененные понизу широкими темными полукружьями, они смотрели на мир холодно, безучастно, казалось, не замечая никого и ничего. Вернее, видели только свое и по-своему. Дмитрий проводил его взглядом и недоуменно пожал плечами – обижаться глупо, удивляться в самый раз. Разные люди встречаются на пути, пора бы уже избавиться от детской веры, что все они испытывают близкие тебе мысли и ощущения. Однако укололо.
«Турка», – вполголоса произнес Дмитрий ему вслед с какой-то давно не испытанной досадой и обидой.
Ноги сами понесли его прочь от неприветливого места. Возмущенные мысли будоражили чувства, заставили его едва ли не бежать по этим тесным путаным улицам, куда глаза глядят. Скорый шаг помогал забыть причину раздражения, но не мог избавить от горечи, что единственно досадное недоразумение, произошедшее с ним в последний день пребывания здесь, и то доставил соотечественник. Представлялось теперь Дмитрию, что совсем отощала его родина на хороших людей. Да и немудрено, после стольких-то лет мытарств и нечеловеческих испытаний. «Всю-то кровушку выпили», – в один далекий вьюжный вечер горестно выдохнула его старенькая бабушка, задумчиво глядя в беснующийся огонь печи. Ему вдруг до слез пронзительно ясно вспомнилось, как она провела по короткому ершику его волос сухой теплой ладонью и добавила: «Помирать скоро, а оставить тебе нечего…». По мальству и незнанию не мог он охватить всю глубину сказанного ею, а когда смог, начал заикаться.
