Последние угли истлели в железной печурке, тонко треснули под пеплом, и Андрей задремал в теплой темноте. Не страшился он грядущего утра. Никак не мог подставить себя Андрей под пулю сейчас. «Полина», – едва слышно прошелестело у самого лица. «Милая моя Полина», – откликнулся он и открыл глаза.
Нежность окутала сердце, неведомая благодарность за то, что живет она на свете. Из непроглядной темноты приходило, наклонялось над ним близко ее тонкое светлое лицо, губы смеялись, дразнили и притягивали. «Ягода-малина», – сказал он ей тогда, на озере, впервые поцеловав ее. «Ягода-малина», – удивленно прошептала Полина в ответ. Не в силах сдержать нахлынувших воспоминаний, Андрей закрыл глаза, и из глаз ушла темень.
…Огромный оранжевый шар всплывал из черного с серебром моря, почти слившегося с ночью, но по мере того, как чья-то сильная, могучая рука выталкивала его на поверхность, пускала по волнам, наливалось все вокруг облепиховым соком. И такая сила исходила от луны, что зарябила, замельтешила вода, и выплавилась скоро на ней золотая дорожка и ровно пополам разделила и маленькое голубое озерко, отколовшееся когда-то от великого моря. Сюда, к этому чистому и теплому осколку, Андрей привез Полину по ее просьбе – не верила она, что есть на острове такое чудо.
Андрей сидел рядом с мотоциклом, облокотившись на сухой прокаленный солнцем камень, и смотрел, как Полина шла по берегу, едва касаясь босыми ногами белой песчаной полоски, и дошла до лунной дорожки. И ступила на нее. Огненная вода обхватила лодыжки, окрасила мягким желтым отсветом колени. Упало на берег скомканное платье. С замиранием сердца смотрел он и не мог оторвать глаз от тоненькой языческой фигурки, уходящей от него.
– Андрей, иди купаться, – пропела она своим певучим голосом издали и без всплеска скользнула в озеро.
Андрей не выдержал, побежал по мокрой от ночной росы траве, сбрасывая на ходу одежду, и врезался в тугую расплавленной бронзы воду…
Но что-то уже случилось в морозной тайге, и Андрей не в силах отрешиться от счастливого видения, замер в полусне, очнулся и еще раз услышал еле различимый посторонний звук. Легкий, едва слышимый шум шел из распадка, и он понял, что пришел табун: под копытами лошадей осторожно похрустывал валежник, шуршали мерзлые кусты, поскрипывал прокаленный морозом снег. На часах высвечивались зеленоватые цифры – половина шестого утра. Окошко в своем зимовье он прорубить не успел, торопился закончить сруб до холодов. В кромешной темноте Андрей оделся, подошел к двери и вытащил тряпку, которой была заткнута узкая щель под притолокой. В нее потянуло холодным воздухом, прикоснулась ко лбу ледяная узкая струйка воздуха и отрезвила голову. Вместе с холодом в избушку проникло молочное сияние низкой луны, висевшей над самыми вершинами лиственниц. До рассвета было еще далеко, но уже, показалось ему, поднимался свежий ветерок, какая-то белесая муть начинала затягивать ясный вымороженный лик луны. Погода портилась, не случайно вчерашний вечер копил в себе что-то морошное, хотя и принес звездное небо.
Странно было осознавать, что только что увиденный им сон, в котором он еще раз пережил летнюю встречу, волновал его больше, чем предстоящая схватка. Как-то покойно, устало было на душе. Будто сделал он уже свое дело, отработал как положено и стоит теперь, отдыхает, перед тем как вернуться домой, любуется загадочной луной. Струя морозного воздуха быстро остужала зимовье, и Андрей вновь заткнул щель тряпкой. Время еще не пришло. В полушубке и шапке он сел на тесные полати, закрыл глаза, надеясь, что опять ворвется в него летняя ночь. И открыл их в назначенный себе миг без труда, напрочь стирая все то, что отвлекало от дела, ради которого он сюда пришел. На ощупь он проверил карабин, провел ладонью по карманам – не забыл ли чего, – посидел чуток, как перед дальней дорогой, и шагнул за порог, плотно притворив дверь. Пришла пора устраивать засаду – где-то в той стороне, откуда Андрей ждал незваных гостей, уже началось движение. Отсюда, из глухого распадка, стиснутого сопками, нельзя было расслышать звуки мотора, по глубокому снегу машина могла пробраться лишь на окраину тайги, дальше браконьерам надо было шагать пешком. Путь Андрея был короче, к пасущемуся дикому табуну он выходил по каменистой осыпи, с другой стороны, неподалеку от того места, где прятал снегоход.
Глава 23
Небо едва забусело, когда легкий, невесомый поначалу хиус начал крепчать и набирать силу. Но пока тайга качалась и шумела где-то вверху, у самого неба. Ветер разбегался там, на море, и сюда долетали редкие его порывы: рыхлый снег стекал с деревьев, на проплешинах струились белые змейки. Эти места Андрей знал как пять своих пальцев, и занял удобный пятачок, откуда просматривались все подходы к пади. Утаптывая снег, он прикинул, что, похоже, браконьерам с погодой не повезло, занимающаяся метель выгонит табун из насквозь продуваемой пади, уведет в глухое спокойное место, где застать диких лошадей врасплох не удастся.
Андрей замер. На дороге, белая полоса которой отчетливо выделялась среди кустарника, возникли темные тени и бесшумно стали приближаться к широкому вскопыченному табуном следу. Лошади спокойно бродили по всей пади. «Ну и нюх у тебя, Темников!» На мгновение вспыхнула в сердце злость, взбудоражила, и с этой минуты голова и тело заработали в полном согласии.
В утренних сумерках он видел, что рассыпанный табун уже собирается в плотный комок и вожак настойчиво подворачивает его к горловине пади, непреклонно подгоняя строптивых жеребят, на ходу хватающих из-под снега пучки сухой травы. Вожака Андрей отличил сразу во всей этой движущейся темной массе. Молодой жеребец часто вскидывал горбоносую голову, быстрыми сторожкими глазами ощупывал склоны. Но вот он вынес сильное мускулистое тело вперед и, нетерпеливо мотая головой, гневно фыркая, ринулся из пади.
Рыжий, с белой отметиной на лбу жеребец мчался навстречу выстрелам. Андрей с ужасом подумал, что первые пули наверняка ударят в грудь сына Игреневого, всего одно лето водившего табун. Как и прошлой весной, вожак прикрывал диких лошадей. Сверху Андрей видел, как двое браконьеров встали за обломками запорошенных скал, поджидая, пока на них набегут кони. Еще двое обошли падь с краев, подстраховали стрелков, не давая табуну уйти по осыпям, спрятаться в густом кустарнике. «Все предусмотрел Темников, все просчитал, одно только не учел, что и я рядом встану», – подумал Андрей и вскинул карабин.
Вместе со стрелками отмечал каждый широкий мах табуна: ближе, ближе, ближе. Вот-вот первый выстрел должен был разломать морозную тишину. И не стал дожидаться его, в последнюю короткую секунду с упреждением торопливо разрядил карабин: отправил веером четыре пули. Положил каждую рядом с браконьерами так, что визг смятой меди, сплющенного стального сердечника о камень или мерзлое дерево скрежетнул по самым сердцам. На мгновение Андрей и сам оглох от тугих хлестких выстрелов. Но когда отрикошетили пули, допели на излете, как в замедленном кино увидел: лошади тормозят всеми копытами, вздымая снежную пыль, шарахаются в разные стороны, поворачивают и несутся в глубь пади.
И в эту минуту те двое, боковые, оказавшись совсем близко к лошадям, могли воспользоваться заминкой, ударить по табуну. Но и вслед ему не протрещали выстрелы. Теперь все решала быстрота действий. Пока не прошел шок, надо было настичь тех, кто прятался за камнями. И он ринулся вниз.
