С конца ноября и с севера, и с юга накатывали плотно набитые белым пухом тучи, вспарывали брюхо об остроконечные хребты и высыпали в бушующие черные волны моря, на вытертую осеннюю шкуру степи, на занемевшую от холодов тайгу обильные снега. Андрею даже при его молодых ногах все тяжелее давались долгие обходы участка. Но большой снег вскоре сровнял лесные дороги, спрятал их и сделал непроезжими. Для Андрея пришло спокойное время, одно только тревожило: тяжело сейчас зверю в тайге, надолго ли хватит заготовленного им сена и веточного корма?
Передышка кончилась разом, в тот день, когда он заметил, что изюбри выходят к стогам, поставленным чабанами на лесных опушках. Сразу после Нового года, поутру, он набрел и на лежки зверей, совсем недалеко от окраины тайги. Как и косули, они разгребали снег до земли. Потрогав след, он определил, что изюбри ушли отсюда не более чем полчаса назад: обвалившийся с боков глубоких ямок снег был рыхл, мягок. Уж если такой осторожный зверь покинул глухие сивера, спустился с отрогов гор, то, значит, допекла его бескормица. Тревога Андрея во много раз возросла, когда через неделю на том же самом месте, где он нашел изюбрей, его путь пересек широкий раскидистый след дикого табуна. Кони наметом ушли в ближайшую падь. И их прижала голодная зима. Теперь табун кормился на склонах степных сопок, там, где снег сдувал ветер, где легче было копытить его, добираться до сухой травы.
Сердце, отдохнувшее в снегопады, ожидало новой беды: зловещие, неуловимые пока признаки ее уже незримо витали вокруг, сгущались, но не угадать было, откуда грянет гром. Не один он заметил, что зверь вышел из тайги. И в чьих-то домах уже набивали патроны.
Однако, как никогда прежде, Андрей был уверен в себе: попусту не дергался, не нервничал, берег силы, вдвойне стал чуток и осторожен. Не мог он позволить, чтобы еще раз застали его врасплох.
В тот день Андрей дотемна провозился на участке, устраивая поближе к малоснежным склонам кормушки. Подобрал остатки сена, взялся рубить ветки. Оттого задержался и возвращался из тайги, когда уже россыпи тонких острых звезд продырявили ночное небо. Снегоход с трудом пробирался по заносам, и легкая летом дорога на этот раз увела его в сторону, к берегу ледяного моря. Степью машина пошла ходко, ровно бежала вслед лучу, отбрасываемому фарой. Не доезжая до поселка километров двенадцать, он наткнулся на свежую колею, проложенную, как определил Андрей, вездеходом, проскочившим по задам, по бездорожью. Немало таких вездеходов в последнее время проходило по острову, но этот словно заблудился. И что-то подсказывало – нет, не обознался, пожаловали те, несолоно нахлебавшиеся весной, и сразу тревога наполнила тело упругой силой.
Обостренное в ватной зимней тишине чувство не могло подвести его, и он подвернул на снегоходе к маленькой, дворов на двадцать, деревушке. Как ни темнил Родион Петрович, принимая гостей не в своей усадьбе, как ни старался, чтобы чужие глаза не углядели, как спрятался за высоким заплотом вездеход охотников, – не смог обмануть Андрея, высмотрел он чужаков.
И вовсе уверился в своей догадке и в том, что завтра придет его час в поселке, когда через соседей вызнал, что нет Темникова дома и вернется он только через пару дней. Утром предстояла большая охота.
От заброшенной деревушки в такое снежное время одна дорога вела в тайгу, туда, где пасся сейчас дикий табун. По ней в предрассветные часы выходили в степные распадки лошади. И одна она могла свести вместе тех, кто устраивал облаву, ее жертв и его, Андрея. Теперь, когда Андрею стал ясен замысел Темникова, охватившая его первая горячка прошла, и он мог спокойно, отстраненно обдумать, как быть. По всему выходило, последний шанс получал он от судьбы. Завтра поутру Андрею предстояло взять браконьеров с поличным. И сделать это так, чтобы не заплатить дорогой ценой. В себе он был уверен, беспокоило только одно: сумеет ли в одиночку отстоять дикий табун. И, поразмыслив, пришел к выводу, что хотя бы один помощник ему необходим. Таким человеком мог стать бывший егерь Онучин.
Онучина он застал в постели. Старик, кряхтя, слез с кровати и сунул ноги в валенки.
– Совсем обезножил я, парень, – морщась от боли, посетовал он, – ломает ноги, никакие мази не помогают. К пурге, что ли? Подсобить бы тебе надо, да видишь, какой из меня ходок. Разве что к утру отпустит маленько, перекрою дорогу на выезде.
– Как-нибудь справлюсь.
– Эх, нельзя тебе без подстраховки в тайгу идти, Андрюха, да где его, помощника-то, взять. Не по себе мне от твоей затеи, может, попустишься, ну их к лешему, эти волки на все способны, они сейчас в стаю сбились, – виноватым голосом говорил Онучин и старался не смотреть на Андрея.
– Да нет, меня теперь ничто не остановит, решился, – закончил разговор Андрей, поднялся и пошел к выходу.
Старик доковылял за ним до дверей, сделал с десяток шагов, привалился к косяку, перевел дыхание.
– Ну да раз решился, дай бог тебе удачи, – болезненным голосом проводил он его.
Андрей вышел на морозную улицу, торопливо зашагал к дому. Но на полпути в голову пришла неожиданная мысль: «Может, быть, зайти к Гошке? Подледная рыбалка еще не началась, должен быть на месте. Была не была».
Гошка внимательно выслушал, недоуменно посмотрел на него и неприятно похрустел пальцами, будто отрывал их поочередно. Он изо всех сил старался держать себя непринужденно, но в глазах появилась настороженность, и еще не услышав ответа, Андрей тоскливо подумал: «Зря зашел». Пауза затягивалась: мучительно было слушать, как неестественно громко тикает на подоконнике, за белой занавеской, будильник, щелкают в суставах Гошкины пальцы.
– Да перестань ты хрустеть, – не выдержал Андрей.
– Понимаешь, если бы ты заранее предупредил, – очнулся Гошка, – тогда другое дело. А я, как назло, пообещал соседу завтра с утра помочь дров напилить. А там работы на целый день.
Андрею стало стыдно слушать этого всегда уверенного в себе парня, и он оборвал разговор:
– Какой разговор. Не можешь так не можешь. Пойду, дел еще много.
– Я правда не могу, Андрей, ты извини меня, не подумай, что испугался. Всего не объяснишь…
Андрей посмотрел в его виноватые, ускользающие глаза, знакомое злое чувство ожгло грудь.
– Нет, Гошка, не прощу. И ты, оказывается, боишься. И я знаю чего: слабости. Завтра ты поможешь мне браконьеров поймать, а послезавтра сам попадешься. И есть ведь на чем. Получается – проста философия жизни, – и, не дожидаясь ответа, хлопнул дверью.
Оставалось заскочить на полчаса домой: перекусить поплотнее, захватить тулуп, запасную обойму к карабину, фляжку со спиртом. Ночь ему предстояло коротать в тайге. Из-за черных скал уже выкатила надраенная морозом луна, разлила мертвенное голубое сияние по белому в искрах снегу. Свет ее, казалось, раздевал Андрея, и ему пришлось дать порядочного кругаля, объезжая опасные участки дороги – ему все время чудилось, что кто-то наблюдает за ним.
Спрятав в надежном месте снегоход, он по натоптанной изюбрями тропе вышел к маленькой зимовьюшке, срубленной им загодя, еще осенью, в расчете на одного человека. Он жарко протопил ее, оставив в печурке дотлевать сизые угли и прикинув, что до утра тепла хватит, а легкий дым к рассвету развеет, разнесет по округе хиус. Андрей еще раз проверил, ничего не забыл ли в спешке, и улегся на жесткий топчан, довольный, что все так ладно получилось и у него еще осталось время подготовить себя к тяжелому делу.
