И так далее.
Да, мой брат был особенным. Три года. Облегающий комбинезон с буквой «О» (от слова «особенный») на груди. Уложенные гелем волосы, глаза как у Бэмби и пресс борца. Предпочитает действовать, а не говорить. Чем дальше, тем больше новых смыслов вкладывал я в термин «особенный», хотя при этом меня несколько тревожил один вопрос: а почему он вообще такой получился?
* * *
– Мам? – позвал я.
– Я тут.
Я вошел на кухню с блокнотом, в котором с помощью Кьяры написал список вопросов, и застал маму одну – ни Кьяры, ни Аличе (не помню, где они были). Мама резала помидоры. Потом скинула их в прозрачную салатницу, взяла корзинку с хлебом и поставила на стол. Из приемника струилась беззаботная, жизнерадостная мелодия.
– Чего тебе? – спросила мама.
– Так… Что ты ела за день до того, как узнала, что ждешь Джованни?
Мама как раз открывала холодильник – да так и замерла, держась за ручку:
– Не поняла?
В кухню заглянул папа:
– Ну, что у нас тут? – Он подошел к маме и, обняв ее сзади, поцеловал в щеку. – Скоро есть будем? Что у тебя в блокноте, Джек?
– Вопросы.
– На тему?
– Про моего брата.
– Про твоего брата?
– Про его особые способности.
– И что ты хочешь знать?
– Почему.
– Почему что?
– Почему они у него есть.
Папа, постанывая от удовольствия, потянул руки назад, разминаясь. Раздался хруст, словно ломались сухие ветки.
– Понятно, – сказал он. – И какие у тебя там вопросы?
– Ну… – Я заглянул в блокнот. – Я спрашивал маму, что она ела за день до того, как узнала, что она ждет Джованни.
– Точно! – Папа повернулся к маме. – Что ты ела за день до того, как узнала, что ждешь Джованни?
– Не помню… – Мама почесала в затылке. – Пасту, наверно. С радиччо вроде бы.
Кивнув, я сделал вид, будто записываю (чего, естественно, не умел – в школу идти мне было только через год).
– Теперь ты. – Я указал пальцем на папу. – Сколько ты весишь?
– Восемьдесят килограммов.
– Ну да, конечно, – прокомментировала мама.
– Восемьдесят килограммов, – невозмутимо повторил папа.
– А где ты был, когда мама сказала тебе про Джованни?
– В спальне.
– Хм, в спальне… интересно… Мама, а о чем была книга, которую ты перед этим прочитала?
– Это история о…
– Нет, неважно; главное – там хороший конец?
– Да.
– Ага, так я и думал. – Я усиленно закивал, выводя напротив вопросов крестики.
Мама принялась раскладывать салат по тарелкам:
– Может, уже сядем есть?
– Последний вопрос. Самый важный. Ты недавно ходила на пробежку?
– Джакомо, ну ты что? С таким-то животом?
– Ну, на прогулку?
– Ходила.
– А с кем?
– С Франческой.
– С мамой Антонио?
– С мамой Антонио.
У меня глаза на лоб полезли.
– Ты ходила гулять с мамой Антонио?!
– Ну да, а что тут такого…
– А у мамы Антонио только что родился ребенок!
– Да.
– Со светлыми волосами и голубыми глазами! Хотя у них в семье у всех темные волосы и темные глаза!
– Ну да.
– Ну, это я тебе могу объяснить, – отозвался папа с загадочной кривоватой улыбочкой, поигрывая бровями.
Мама бросила на него испепеляющий взгляд, но я уже ушел в свои мысли. Нет, это точно не простое совпадение! Она гуляла с мамой Антонио, у которой только что родился ребенок, непохожий на других; тут прямая связь с суперспособностями Джованни! Видимо, это как-то передается от одной мамы к другой, когда они гуляют. Или разговаривают. Или даже просто смотрят друг на друга. Дело в движении? В скорости? Или важно место, время года? Мысли теснились в голове, точно шарики в пинбольном автомате. За ужином я дважды положил себе салат, уставив невидящий взгляд куда-то вдаль, в точку вне времени и пространства. Жизнь была полна загадок.
По ночам (и во сне, и наяву) мне грезилось, будто мой брат упакован в подарочный сверток – нарядная бумага, бантик и тому подобное, а я сижу на диване и держу его на коленях. Самый прекрасный момент – когда в руках у тебя подарок, но ты его еще не открыл. Момент, в который возможно все. Как только откроешь, то внутри уж что есть, то есть; понравилось – хорошо, не понравилось – ничего не поделаешь. А вот пока держишь его в руках, ощупываешь, взвешиваешь, гадаешь, что внутри, – вот это как раз и есть самое замечательное. Иногда даже думаешь: а не лучше ли вообще их не открывать, эти подарки? Не лучше ли просто над ними мечтать?
Но так не бывает.
И потом, все-таки, если честно, есть в этом какое-то особое удовольствие – открыть подарок и проникнуть в тайну.
Днем я глядел на мамин живот и думал, что вот там внутри сейчас Джо. И что я буду называть его так всю свою жизнь – когда мы поссоримся, или вместе что-нибудь затеем, или когда нужно будет позвать его к столу, или попросить о помощи. «Хей, Джо!» – будут говорить все, как в песне Джимми Хендрикса. И говорить очень часто (в этом я не сомневался), поскольку с такими, как Джо, приятно находиться рядом. Я трогал мамин живот и нюхал его, приближая лицо вплотную, так что видно было бороздки на туго натянутой коже; я прикладывал к нему ухо и ждал, когда Джо лягнется.
Тем временем мир вокруг меня – вернее, вокруг нас – менялся. Новый дом, новая машина, а у папы даже новая работа. Джованни волок за собой целый мешок новостей. Он был искрой, способной всех нас зажечь.
В наше новое жилище – отдельный дом с садом (тем самым садом, который я постоянно проверял в ожидании всходов) – мы перебрались в начале декабря. В день переезда я обошел все комнаты. Спальни наверху, ванные, кухню, гостиную. Погладил пальцами все стены. Спустился в парадную гостиную и заглянул в камин. Пахло деревом и лаком.
Отыскав в коробках с вещами плюшевого гепарда, я спрятал его в надежное место в шкафу.
Постепенно дом наполнялся жизнью, жилыми запахами. Пахло уже не деревом и лаком, а едой и играми. И еще зимой. Было холодно, два раза даже шел легкий снег. По стенам развесили картины и фотографии. Сидя на диване, я заворачивался в одеяло. Моего соседа Луки больше не было рядом, но на улице я видел нескольких детей.
Однажды я зашел на кухню, где висела наша семейная фотография – мама, папа, Кьяра, Аличе и я. Все пятеро очень веселые. И я понял, что нельзя показывать ее Джованни: еще решит, что нам и без него хорошо жилось!
