Я не обернулся. Но настроился, словно радиоприемник, отсекая все посторонние частоты.
Один говорил, что его собака – просто даун какой-то, выкидывает всякие идиотские номера – например, отказывается есть, если миска сдвинута с места хоть на сантиметр. Другой, не дав ему закончить, начал рассказывать, что его собака – даун в квадрате: услышала вчера по телевизору мяуканье и взбесилась, давай носиться по квартире в поисках кота, и вазу стеклянную разбила. Тут вступил третий и заявил, что это ерунда, а вот настоящая собака-даун – это собака его тети: прямо-таки чемпион среди даунов! Она боится мух, и если видит летающую по квартире муху, то прячется под раковину; один раз муха подлетела слишком близко, и собака, перепугавшись до смерти, кинулась в дверцу для кота, через которую тот ходит на улицу, и застряла там.
Я обернулся, будто бы высматривая кого-то в зале, и оглядел эту троицу. И увидел… абсолютно нормальных парней. Которые просто сидели и трепались (чем в таком возрасте обычно и занимаются), причем в довольно безобидном тоне, типа того, что, вот, моя собака – даун. И я подумал, что в последнее время мне почему-то кажется, будто все вокруг только и делают, что на все лады склоняют слово «даун»; бездумно или ради смеха суют его в каждую фразу, точно это слово-паразит.
Тихим шепотом, чтобы сзади не услышали, я сказал об этом Витто. У него на все найдется объяснение.
– Знаешь, – отозвался он, – когда у нас угнали черную «тойоту-ярис», я эти черные «ярисы» стал видеть повсюду. Реально чуть не свихнулся. Я и не представлял, что их везде как грязи. Так что, может, ты все время слышишь «даун» просто потому, что это слово у тебя самого в голове сидит?
– Думаешь? Не может же быть, чтобы так все время совпадало!
– Почему не может? Жизнь вообще полна совпадений. Знаешь про Гитлера с Наполеоном?
– Нет, а что с ними?
– Нам историчка рассказывала. Наполеон и Гитлер родились с разницей в сто двадцать девять лет. Пришли к власти и потеряли власть с разницей в сто двадцать девять лет. Объявили войну русским с разницей в сто двадцать девять лет.
– И какая тут связь с тем, что я все время слышу слово «даун»?
– А я откуда знаю? Но совпадение прикольное, согласен?
* * *
Вскоре после этого, как-то на выходных, вся наша семья собралась вместе. Я хочу сказать, вся-вся семья, то есть: тетя Федерика, дядя Паоло и бабушка Бруна со стороны мамы; бабушка Пьера, тетя Луиза с семьей и тетя Элена с семьей со стороны папы. В свою очередь, семья тети Луизы – это дядя Майлз и наши двоюродные братья Стефано и Леандро; они долго жили в Англии, в Йорке, откуда родом дядя Майлз, а потом переехали в Швейцарию, в Цюрих. Семья тети Элены – это дядя Джованни и наши двоюродные братья Франческо и Томмазо; из-за работы дяди Джованни они часто переезжают – сначала жили в Париже, потом в Риме, потом в Рио-де-Жанейро, а теперь опять в Париже.
В таком расширенном составе мы встречаемся от силы дважды в год. И всегда дарим друг другу рождественские подарки, какой бы месяц ни был на календаре – март, скажем, или июль.
В тот раз Джо получил в подарок резинового стегозавра. Все родственники знают: чтобы осчастливить Джо, достаточно преподнести ему что-то связанное с динозаврами, пусть даже весьма отдаленно. Но почему-то именно этот стегозавр, ничем особенно не примечательный, подействовал гораздо сильнее всех предыдущих завров и оказал поистине гипнотический эффект, унося его в заоблачную даль, в доисторическую эпоху, где понятия «общаться с родственниками» еще не изобрели.
Взяв игрушку, Джо уселся в уголке, скрестив ноги, и с этого момента весь остальной мир перестал для него существовать. Вокруг обнимались, хлопали друг друга по плечу, шутили и рассказывали истории, мешая языки и диалекты, но Джо даже поздороваться со всеми не успел. Тети, дяди, бабушки заговаривали с ним, подходили обнять, потормошить; кузены тоже пытались привлечь его внимание, но безрезультатно.
А все потому, что его жизнь – словно вереница моментальных снимков. Джо делает фотографию и погружается в нее полностью: дышит ею, ощупывает, пачкает, иногда разрывает. Потом делает следующую. Он проживает настоящее до дна. В тот момент стегозавр был для него самым важным, и точка. Он даже пасту с радиччо пропустил. Стефано, старший из всех мальчиков (одного возраста с Кьярой), уговаривал его сесть за стол, заманивая блюдечком с орешками, но потом сдался и заговорил с моим папой. Посмотрев на это, его младший брат Леандро даже пытаться не стал. А вот самые мелкие – наши парижские кузены – уселись на пол рядом с Джованни поиграть, однако почти сразу же были атакованы стегозавром. Томмазо поднялся, подошел к своей маме и спросил:
– Почему Джованни со мной не здоровается? Что с ним?
– Ничего, – улыбнулась тетя Элена, – не волнуйся. Он просто очень увлекся новой игрушкой. Сами виноваты – не надо было дарить ему такую красоту!
– Он придет потом? – не отставал Томмазо.
– Придет, придет. Садись сюда.
Вот оно. Он придет потом? Что с ним? Почему он себя так ведет? В возрасте Томмазо я задавал те же вопросы. Вопросы, которые потом волевым решением выкинул из головы. Мы сели за стол без Джо; разговоры, забавные истории, рассказы о жизни за границей потекли нескончаемым потоком, и я слушал с упоением.
Тетя Элена:
– Вы представляете, в Рио-де-Жанейро богачи устраивают вечеринки у бассейна в честь дня рождения собаки! А под дверью у них люди мрут от голода…
Дядя Майлз:
– Знаете, in Switzerland есть политическая партия, called Anti-PowerPoint Party, и она is fighting against использовать PowerPoint during политические митинги.
Бабушка Бруна, на венецианском диалекте:
– Я в Лондон больше не поеду. Была там один раз, видела табличку такую. Вот, сфотографировала… – Она показала фотографию таблички, где было написано: «Private Road Children Dead Slowly», то есть что это частная дорога и нужно ехать крайне медленно, поскольку там могут быть дети. – Потом у подруги посмотрела, что это значит: дети медленно умирают на частных дорогах! Там все сумасшедшие, в этом Лондоне!
Мы так хохотали, что чуть со стульев не попадали. И конечно, не стали ее разубеждать. Я уже не знал, к кому повернуться, кого слушать, переживая, что у меня всего два уха, а не десять. На этих семейных посиделках меня охватывало неудержимое желание уехать, путешествовать – играть в волейбол на пляжах Бразилии, пить виски в Англии, гулять на закате по бульварам Парижа. Хотелось, чтобы мир был как кафе-мороженое, а города – как вафельные рожки с разными вкусами, и я бы мог выбрать себе идеальный рожок для жизни.
Но это я.
А Джо по-прежнему находился в параллельной вселенной.
Джо играл со стегозавром. Один. В полном молчании.
Мы иногда оборачивались взглянуть на него.
И так продолжалось весь день.
