Любить Джованни и в то же время быть любимым? Это было все равно что бороться за мир с автоматом Калашникова в руках.
Я вернулся в кухню.
– Ты куда пропал? – спросил Брун, надкусывая тост.
– Никуда, я просто…
Тут из соседней комнаты донесся голос Скара:
– Эй, Джакомо, а это для чего?
– Что ты забыл в прачечной? – спросил я, заглядывая к нему.
– Я туалет искал. Что это за труба?
Широченная труба, в которой свободно поместился бы ребенок, была воплощением одной из безумных папиных идей. Она торчала из стены и соединяла прачечную со всеми спальнями наверху. Папа распорядился сделать ее, еще когда строили дом, чтобы можно было бросать туда грязное белье и оно бы автоматически падало в корзину. – Твой папа – гений!
– Мой папа – сумасшедший.
– Значит, если я сюда залезу, то попаду к тебе в комнату? – Скар полез было внутрь, но застрял. – Эй! Я пошевелиться не могу!
– Не будем его вытаскивать? – спросил Брун.
– Да ну, зачем?
– Можно пойти наверх и скинуть на него твои грязные трусы!
Я загорелся этой идеей и чуть было и впрямь не помчался наверх, бросить что-нибудь в трубу, но потом вспомнил про Джо.
– Э-э-э… Кажется, мама как раз сегодня все постирала. – Я показал на развешанное белье. – Ладно, давай его достанем.
Мы занимались музыкой больше часа. Я демонстрировал свои скудные умения в игре на синтезаторе, ребята развлекались с гитарами. Мы ржали над любой ерундой, как это обычно бывает в четырнадцать, и я очень надеялся, что за всем этим весельем мне удастся скрыть свой страх, как бы к нам вдруг не явился Джо.
Я прямо-таки видел: вот он возникает на пороге, и ребята, оборвав игру, ошеломленно замирают.
Но ничего такого не случилось.
Прошло, наверно, часа два, когда Брун взглянул на часы и заявил, что, блин, уже поздно и ему пора домой. Мы пошли к велосипедам и перебросились еще парочкой идиотских шуток в том же духе, в каком прикалывались весь день, после чего попрощались, ударив кулаком о кулак. Открыв калитку, я стоял и глядел, как они уезжают по Каштановой аллее. Потом они свернули за угол и пропали из виду.
Я посмотрел на небо. Зимний свет. Все кругом плавало в зимнем свете.
Я медленно вернулся в дом. Я – но не мой несущийся на всех парах разум: тот уже вбежал на кухню и, не заглянув в гостиную, проскочил один пролет лестницы, затем второй, остановился перед дверью нашей комнаты и собирался ее открыть. Он не должен был войти первым; я ринулся за ним и настиг его в тот момент, когда он поворачивал ручку. За эти два часа могло произойти что угодно. Джо мог не двинуться с места, а мог выбросить из окна стол.
Я открыл дверь.
Никаких изменений. Джо в той же позе, в наушниках, уткнулся в книгу (правда, другую). Я присел на край кровати и тронул его за плечо. Он обернулся и расплылся в улыбке.
Потом схватил лягушку Лягушку, на которой лежал, и ткнул ею мне в лицо.
* * *
Джо заслуживал награды. Я свел его вниз, поставил ему «Ледниковый период» и принес чипсы. И даже (явный перебор) пустил в дом и на диван нашу белую в коричневых пятнах собачку Кисси, похожую на плюшевую игрушку. Развалившийся на диване Джо – одна рука гладит собаку, другая таскает чипсы из пакета, в очках отражается мультик – олицетворял собой чистое счастье.
На меня навалилась усталость. Я уселся в кресло, подтянув колени к груди и надеясь забыться перед телевизором, но напрасно: даже в «Ледниковом периоде» я находил параллели с собой.
Вначале там эта белка, Скрат, ищет тайник для своего желудя и вколачивает его в ледяное поле. В результате огромная ледяная гора трескается надвое, открывая путь толпе разношерстных животных, путешествующих на юг, которые благодаря этому спасаются от холода. Тогда я еще не знал, какие животные во мне сидят, но все равно ощущал себя той ледяной горой. Чувствовал трещину.
Эта трещина звалась чувством вины.
После того случая мне несколько месяцев снилось, как за мной приезжает полиция. Они звонили в дверь и говорили, что я арестован.
– Нет-нет, послушайте, все совсем не так, как вы думаете! Я кормлю его, играю с ним и все такое, и он выходит из дома когда хочет! – выпаливал я в уверенности, что меня обвиняют в плохом обращении с Джо. Полицейский отвечал по-разному, например:
– О чем вы, синьор Джакомо? Вы арестованы за очередное списывание на контрольной по математике. Приговор – три месяца за одной партой с Джанни-изо-рта-воняет. Контрольные будете писать в одиночке.
* * *
Однажды Витто обедал у нас, и после еды мы поднялись в мою комнату. Он растянулся на кровати, а я плюхнулся на стул-качалку у стола.
– А ты в курсе, что вокалист из Bloc Party – голубой? – спросил он.
– Да ладно!
– Я те клянусь! Мне двоюродный брат сказал.
– Ах, ну если двоюродный брат, то тогда конечно… – Я поднял руки: мол, сдаюсь. – Слушай, помнишь, я у тебя спросить хотел кое-чего насчет Носатого?
– Насчет Носатого? Не, не помню. Когда это?
– Когда я был у тебя. И мы играли в футбол на приставке.
– Да ты все время у меня! И мы все время играем в футбол на приставке!
– «Фрозиноне» – «Сассуоло». Три – два. Вспомнил?
– А-а-а… – Он как-то скривился, точно муху проглотил. – Теперь вспомнил. – Он рывком поднялся и сел на кровати, испытующе глядя мне в глаза: – Ну и?
– Ну, в общем, Носатый знает про Джо.
– Знает что?
– Что Джо существует.
– И это все? – Он снова вытянулся на кровати. – Я-то уж подумал… – Он заложил руки за голову с видом человека, у которого все под контролем.
– У меня в школе никто не знает!
– Серьезно?
– Да.
– Как так?
– Ну, я просто… об этом не говорю.
– Почему?
– Потому что Джо еще рано… выставлять напоказ. Таких, как он, жизнь сжирает с потрохами! Закон джунглей: либо ты, либо тебя.
– Ну ты загнул! – фыркнул Витто.
– Ты не согласен?
– Слушай… А как Носатый-то узнал?
Я знал, что ему больше хотелось обсудить вокалиста из Bloc Party, но ради меня он был готов потерпеть.
– Не знаю.
– Тогда спроси его. Easy, man. А потом заставь держать язык за зубами.
– А если он откажется?
– Пригрози, что морду набьешь. Джек, очнись, это всего лишь Носатый! Nothing to fear! – С тех пор как Витто начал ходить на индивидуальные занятия по английскому с носителем, он постоянно вворачивал в разговор английские словечки.
