Как же Льюис подошел к защите «просто христианства»? Апологетическая стратегия в этом трактате довольно сложна, возможно, в том числе и потому, что под обложкой единой книги оказались четыре разных цикла радиобесед. Бросается в глаза тот факт, что «Просто христианство» начинается вовсе не с каких-либо основ христианства, исключительно христианских предпосылок. Льюис не называет какие-либо христианские доктрины, которые вызывают у людей затруднения, чтобы далее отстаивать именно их — он начинает с человеческого опыта и показывает, как все в нашем опыте, по-видимому, сводится к некоторым ключевым идеям — таким, как представление о Законодателе, — а уж потом это представление соотносит с христианской верой.
«Просто христианство» не ставит себе целью приводить рациональные, дедуктивные доказательства в пользу бытия Бога. Как проницательно заметил Остин Фаррер по поводу «Страдания», Льюис «создает впечатление, будто мы выслушиваем аргументы», а на самом деле «нам предъявляется видение, и это видение покоряет нас»
[498]. Такое видение обращено к тоске любого человека по истине, красоте и благу. Заслуга Льюиса в том и заключается, что он объяснил нам, как наши наблюдения и наш опыт «совпадают» с идеей Бога. Он не строит цепочку доказательств, но делает так, что мы сами приходим к нужному выводу.
Христианство для Льюиса — «большая картина», где все нити опыта и наблюдений сплетаются в сложный и убедительный узор. Первая часть трактата озаглавлена «Добро и зло как путеводная нить к пониманию вселенной». Важно отметить этот тщательно выбранный термин нить. Льюис уверен, что мир полон «путеводных нитей», ни одна из которых сама по себе не служит окончательным доказательством, но в совокупности они приведут нас к вере. Из таких нитей состоит великий узор Вселенной.
«Просто христианство» открывается — как и те радиопередачи, по которым оно написано — приглашением присмотреться к спору двух человек. Любая попытка определить, кто прав, а кто заблуждается, по словам Льюиса, опирается на признание нормы, некоего стандарта, который обе стороны этого спора признают как авторитетный и обязательный. Развивая аргументацию, Льюис утверждает, что все мы сознаем присутствие чего-то «высшего», объективной нормы, к которой апеллируют все люди, ожидая также и от других ее соблюдения, реального, не изобретенного людьми закона, о котором мы все знаем
[499].
Если Бог существует, он обеспечивает более прочное основание для нашего глубоко укорененного инстинкта, подсказывающего, что объективные моральные ценности существуют и на этом можно строить защиту против безответственных утверждений этического релятивизма:
Если бы за пределами Вселенной существовала какая-то контролирующая сила, она не могла бы показать себя нам в виде одного из элементов, присущих Вселенной, как архитектор, по проекту которого сооружен дом, не мог бы быть стеной, лестницей или камином в этом доме. Единственное, на что мы могли бы надеяться, это то, что сила эта проявит себя внутри нас в виде какого-то приказа, стараясь направить наши действия в определенное русло. Но именно такое влияние мы и находим внутри себя
[500].
Хотя этот закон известен всем, никто из нас не способен вполне соответствовать ему в жизни. Льюис предполагает, что основа ясного представления о себе и о мире, где мы живем, — наше знание морального закона и сознание нашей неспособности соблюдать его
[501]. Это сознание пробуждает в человеке подозрение: «Что-то руководит мирозданием и проявляется во мне как закон, который побуждает меня творить добро и испытывать угрызения совести, если я содеял зло»
[502]. Льюис считает, что именно это указывает на существование разума, который направляет и упорядочивает Вселенную.
Вторая линия аргументации затрагивает наш опыт желания. Этот подход Льюис ранее применил в университетской проповеди «Бремя славы», которую читал в Оксфорде 8 июня 1941 года. Льюис переработал это рассуждение в радиобеседе, сделав его более удобным для понимания. Вкратце это рассуждение можно изложить так: мы все тоскуем по чему-то, а когда нам удается этого достичь или этим завладеть, наши надежды оказываются разбиты и посрамлены. «Сначала, когда наша мечта осуществится, нам кажется, что мы ухватили жар-птицу за яркое ее оперение, но она тут же ускользает от нас»
[503]. Как же понять это общее для человечества состояние?
Сначала Льюис обозначает две возможности, которые сам он явно считает неподходящими: либо считать, что разочарование вызвано поисками не в том месте, либо решить, что дальнейшие поиски лишь усугубят разочарование, а потому не стоит и пытаться искать что-то лучшее, чем этот мир. Но есть, говорит Льюис, и третий путь — признать земные чаяния лишь «копией, эхом или несовершенным отражением» истинного нашего отечества
[504].
И далее Льюис развивает «аргумент от желания», утверждая, что всякому естественному желанию соответствует определенный объект и желание будет утолено лишь приобретением этого объекта или переживанием вожделенного опыта. А поскольку естественное желание трансцендентной полноты не может быть утолено ничем в нынешнем мире, остается лишь предположить, что оно утоляется чем-то за пределами этого мира, в том мире, на который нам указывает нынешний порядок вещей.
Льюис доказывает, что христианская вера истолковывает это стремление как ключ к истинной цели человеческой природы. Бог — конечная цель человеческой души, единственный источник человеческого счастья и радости. Подобно тому как физический голод указывает на существование реальной человеческой потребности — той, которая удовлетворяется пищей, — так и этот духовный голод указывает на столь же реальную потребность, утоляемую Богом. «И если я нахожу в себе такое желание, которое ничто в этом мире не способно удовлетворить, это, вероятнее всего, объясняется тем, что я был создан для другого мира»
[505].Большинство людей, утверждает Льюис, знакомы с этим глубоким внутренним томлением, которое не утоляется ничем преходящим или сотворенным. И это чувство, как и различение добра и зла, служит «путеводной нитью» к смыслу вселенной.
