— Какие восемь лет? — Калхант изобразил такой невинный вид, будто действительно не понял вопроса.
— Те самые, через которые ты нам обещал победу.
— Это какое-то недоразумение. Я вовсе не обещал победу через восемь лет. Откуда такие цифры?
— Оттуда, что змея сожрала восемь птенцов, и ты сказал, что это означает победу через восемь лет. Сначала было восемь дней, потом восемь месяцев, потом восемь лет. Теперь уже девятый год пошёл, а победы не видно. Что, теперь скажешь, что она переносится на восемь веков?
— Вот только не надо ловить меня на слове. Змея сожрала восемь птенцов и птичку — их мать. Итого девять. Что-что, а считать-то я умею. Я скорее умру, чем собьюсь со счёта и скажу «восемь» вместо девяти.
Агамемнон молчал. Вся злость, скопившаяся в нём за восемь лет вынужденного бездействия, готова была вырваться наружу. Бешенство затмило его разум, он не мог выдавить из себя ни слова.
Калхант истолковал молчание командира неправильно. Он решил, что тому нечего возразить, что тот замолчал, побеждённый силой приведённых аргументов, и решил закрепить успех словами:
— Сначала воевать научитесь, а потом претензии предъявляйте, а то сами с троянцами справиться не можете, а виноват, как всегда, жрец.
Этого ему говорить не стоило. Чтобы бешенство Агамемнона вырвалось наружу, хватило бы и куда меньшего повода.
— Что ты сказал?! Кто тут воевать не умеет?! А ну, повтори! — взревел он.
Почувствовав непосредственно грозящую опасность, Калхант поспешно попятился к выходу.
— Не надо рукоприкладства, — бормотал он. — Я лицо духовное и неприкосновенное. Ты, Атреич, богов в моём лице оскорбляешь. Всех сразу. Это очень серьёзно.
— Вон!!! — заорал Агамемнон и запустил в духовное лицо первым попавшимся под руку предметом. Жрец взвизгнул и стрелой вылетел из палатки.
Агамемнон остался наедине со своим бешенством. Его так трясло, что он даже не мог позвать свою новую пленницу, чтобы она его успокоила. Он стал придумывать страшные казни, которым подвергнет ненавистного Калханта, но это не помогало: расправиться со жрецом не позволило бы войско, так что оставалось только молить богов, чтобы они сами сделали со своим нерадивым служителем то, что с ним хотел сделать Агамемнон.
Он уж начал было молиться, как вдруг полог палатки приподнялся, и в неё зашёл незнакомый человек неопределённого возраста и очень благообразного вида: лысый, сутулый от поклонов, с приторно-слащавой заискивающей улыбкой на чисто выбритом лоснящемся лице.
— Кто такой? — неприветливо спросил Агамемнон.
— Меня зовут Хрис, — вкрадчивым голосом ответил посетитель.
— Очень приятно, — соврал Агамемнон. — Чего надо?
— Свою жизнь я посвятил службе Аполлону, дальноразящему сыну Зевса, да поможет он и все олимпийские боги вашему славному войску победить врагов и разрушить Трою.
— Аминь. И вам того же желаю, — мрачно буркнул Агамемнон.
Даже если бы Хрис не держал в руке золотой жезл с надетым на него венцом Аполлона, его профессию без труда можно было бы определить по слащавой улыбке, по неизменно благочестивому выражению лица и по этому лицемерному обращению. Ещё не остывший от предыдущего разговора Агамемнон уже испытывал к Хрису сильную неприязнь и сомневался, выдержит ли он разговор с двумя попами в течение одного часа. А священнослужитель, ни о чём не догадываясь, продолжал тем же медоточивым тоном:
— Да сопровождают вас счастье и удача во всех ваших делах, да пошлют боги процветание, здоровье и долголетие и вам, и деткам вашим, и супруге! — На «супруге» Хрис сделал заметное ударение и, снова набрав воздуху, продолжил: — Ахилл, слава о котором гремит по всей округе, — этот неустрашимый воин, да помогут ему боги во всех его ратных подвигах, оказал нашему городу великую честь, захватив его и разграбив. Среди прочего он забрал и мою дочь, по достоинству оценив её молодость, красоту и знатность рода. Я сегодня имел честь говорить с ним и выяснил, что этот благочестивый и почтительный юноша уступил мою дочь своему доблестному командиру, то есть вам, почтеннейший Агамемнон Атреевич. И вот я пришёл, чтобы согласовать размер выкупа, который я должен заплатить за неё.
Агамемнону пришлось совершить немалое усилие, чтобы выслушать до конца речь этого лицемерного подхалима. Всё ещё стараясь сдерживаться, он ответил:
— Ты что-то путаешь, папаша. Выкуп платится за военнопленных, а женщин мы в плен не берём. Твоя дочь мне самому нужна, и продавать её я никому не собираюсь.
— Как же это? — пробормотал Хрис, всё ещё удерживая на лице вежливую, хоть уже и не такую сладкую улыбку. — Я не постою за ценой, я заплачу, сколько вы пожелаете, чтобы избавить дочь от позора.
Агамемнон больше уже не мог сдерживать злость.
— Так значит, стать наложницей микенского царя для твоей дочери позор?! — заорал он. — Кем ты себя вообразил?! Кем ты меня считаешь?! Хрен тебе будет, а не дочка! Никогда ты её не увидишь! Я её в рабстве сгною! Пошёл вон, поповская морда, если жить хочешь! Ещё раз тебя увижу — никакой жезл, никакой венок тебе не помогут! Я тебе этот жезл…
— Вы что! — забормотал Хрис, наконец переставая улыбаться. — Вы не посмеете! Я буду жаловаться Аполлону.
— Ты у меня сейчас Аиду будешь жаловаться! — взревел Агамемнон, хватаясь за копьё.
— Боги, вразумите этого несчастного безумца! — закричал Хрис и бросился вон.
Вслед за служителем культа из палатки выбежал Агамемнон. Он грозно размахивал копьём и, брызгая слюной, изрыгал в адрес обезумевшего от страха жреца бессвязные ругательства и угрозы:
— Попы проклятые! Чтоб вы все сдохли! Чтоб вас на том свете Цербер покусал! Шарлатаны! Подхалимы! Лицемеры! Мошенники! Воевать я, видите ли, не умею! Сами бы попробовали, бездельники! Проходимцы! Дочь его я опозорил! Царевна, понимаете ли, поповская! Чтоб вам в Стиксе захлебнуться, сволочи! Птичку ещё посчитать извольте! Моё копьё в своей заднице посчитай!
Понабежавшие со всех сторон герои схватили своего командира, повалили на землю и не дали совершить над Хрисом ничего святотатственного. Обезумевшего Агамемнона поили вином, обмотали голову мокрой тряпкой, пытались успокоить.
— Ты чего? — спрашивал Одиссей. — Он тебе мало предложил? Так надо было поторговаться — старик бы на всё согласился, по нему же видно.
До полусмерти перепуганный Хрис бежал по берегу, не разбирая дороги, пока хватало сил. Он не сомневался, что его дочь попала в лапы кровожадного психопата и жизнь её в опасности. На самом же деле Агамемнон вовсе не собирался делать ей ничего плохого — напротив, он даже подумывал о том, чтобы развестись ради неё с Клитемнестрой. Хрис просто попал под горячую руку.
Удалившись на безопасное расстояние от лагеря, жрец опустился на колени и, вытерев слёзы, взмолился:
— О, сребролукий Аполлон, хранитель и покровитель наших земель! За годы моей беспорочной службы, за все те жертвы, которые я приносил в украшенном мной же храме, об одном сейчас прошу: отомсти проклятым интервентам за мои слёзы и за то зло, что они всем причинили!
