— А что ж ей теперь из-за Фроськи век в девках оставаться?!
Афродита расхохоталась в лицо Афине. Это выглядело очень грубо, но заявление вечной девы прозвучало действительно так смешно, что улыбнулась даже Гера, которая сейчас была на стороне Афины. Да и сам Зевс, несмотря на всю свою сдержанность, слегка скривил губы. Афина же покраснела так, что от её ушей можно было бы зажечь лучину.
— Ну, какое-то время можно посидеть в девках, — заметил Зевс. — Большой беды в этом нет, это же не навсегда. Все ждут, и Елена бы подождала. Разве она какая-то особенная?
— Она особенная, — неожиданно вступила в разговор Гера, которая до сих пор молчала и делала вид, что происходящее не имеет к ней отношения. — Она вся в родителей.
Зевс вопросительно посмотрел на жену:
— Ты это к чему?
— Я это к тому, — медленно, с расстановкой ответила Гера, — что мать её шалава подзаборная, отец кобель бесстыжий, а она вся в них пошла. Не смотри так — я знаю, что говорю. И ты знаешь.
Зевс отвёл взгляд.
— Что, это обязательно надо сейчас при всех обсуждать? — пробормотал он.
Гера не ответила и величественно села, гордая тем, что ей удалось смутить мужа.
— Издержки политеизма, — мрачно подытожил громовержец, — сколько богов, столько и мнений.
К нему опять вернулось то неприятное чувство, какое он испытал на свадьбе Фетиды: ситуация снова вышла из-под контроля, но теперь дело складывалось посерьёзнее, чем простая драка трёх подвыпивших богинь. Беды было не миновать.
Предстояли великие события, никто даже и не обратил внимания на замечание Афродиты о наказании Тиндарея, поскольку судьба одного человека или одной семьи теперь значила слишком мало. Возможно, Тиндарею самому стоило бы понять, что его проблемы — сущий пустяк в масштабах мировой истории, и ему бы полегчало, но он, к сожалению, не умел глобально мыслить и воображал себя очень несчастным.
Очаровательный мальчик Эрот по своему характеру мог бы работать наёмным убийцей. Впрочем, когда надо, он им и был. За это Афродита прощала ему мелкие пакости. Вот и сейчас он успешно расправился с семьёй Тиндарея, выполняя заказ матери и на радость ненавидевшей эту семью ревнивой Гере.
— В чём я провинился? Чем я разгневал богов? — стонал Тиндарей. — Сколько горя и позора в один день: Елена, Кастор, Полидевк!
Рядом плакала его жена Леда. Годы и горе лишили её былой красоты. Сейчас никто бы не поверил, что когда-то, не так уж давно, ей восхищались боги, и даже сам громовержец Зевс готов был пуститься с ней в любовную интрижку.
— А ты-то! — вдруг закричал на неё муж. — Как ты смогла… Почему ты тогда не свернула шею этому дрянному лебедю?!
Он вскочил и с воем закусил кулак, испугавшись своих кощунственных слов.
Безумный Одиссей
— Неужели Леда повесилась?! — поразился Одиссей.
Некоторое время он и его гость помолчали, мысленно помянув мать Елены Прекрасной.
В гостях у царя Итаки Одиссея был царь Аргоса Диомед. Они познакомились, когда сватались к Елене. За прошедший с того времени год они оба поженились, а у Одиссея уже родился сын Телемах.
— Леду жалко, — задумчиво сказал Одиссей. — Кастор и Полидевк — они погибли как герои. К тому же они сами виноваты. А Леда-то за что?
— Столько несчастий сразу, — согласился Диомед. — Никакая женщина не выдержит. Видать, сильно они чем-то богов прогневали. А Менелай-то как переживает!
— А он-то чего? Ему как раз повезло. Не тогда повезло, когда он на Елене женился, а сейчас, когда он от неё избавился. Она, конечно, красавица, но он её прелестями уже насладился, Тиндарей после смерти своих наследников сделал его царём Спарты, и теперь Менелай может жениться на нормальной девушке. Парис этот гадёныш, конечно, но он себя сам наказал. А я вот рад, что эта история меня миновала. С женой мне повезло, вот уже и сын родился. И, хвала богам, меня всё это больше не касается.
— Думаешь, не касается? А как же клятва, что все женихи пойдут войной на любого, кто помешает семейному счастью Менелая и Елены?
— Но ведь речь шла только о женихах Елены. Париса там не было, значит, клятва к нему не относится.
— Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл, что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.
Одиссей усмехнулся:
— Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. Я думал, что эта клятва сможет предотвратить войну, а теперь выходит, что из-за неё война и начнётся. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Элладу против Трои?
— Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило упорства. А вот его старший брат Агамемнон — он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.
— Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.
Диомед рассмеялся:
— Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло? Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.
— За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Элладе героев — молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.
— Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед говорил Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный — без тебя как воевать? Копьём махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.
При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.
— Вот ведь как, — печально произнёс Одиссей, — стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком.
Несколько секунд он помолчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал:
— Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего — буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!
