Оценив фронт работ, поняла, что умыванием не обойдусь — ведь ещё следовало стереть краску с шеи, ушей и рук. Проще уж было сразу залезть под душ. Придя к этому решению, я ринулась обратно в спальню за пижамой.
Карвил, как раз стянувший с себя испорченную рубашку, снова вздрогнул, но разумно промолчал.
— Стриптиз? — притормозив на секунду и смерив взглядом заманчиво обнажённый торс мишки, брякнула я. И поспешила улизнуть обратно в ванную со стопкой одежды и полотенец.
Провозилась, наверное, целый час — оставленное Филом вонючее, противно шиплющее зелье действовало слабо, словно нехотя. Но оно хоть как-то смывало сверхстойкий антимышиный грим. Обычное мыло лишь развозило грязь, превращая локальные нашлёпки краски в тотальный боди-арт в стиле милитари. Так что, полюбовавшись отражением Маши в лиловом камуфляже на босу грудь, я вынужденно прибегла к достижению экспериментальной алхимии, понадеявшись, что кожу не разъест.
Настрадавшись и надышавшись ядовитых испарений по самое не хочу, в комнату я выползла злая и несчастная. И вид фиктивного жениха, городящего нечто из кресел и диванчика, нисколько улучшению настроения не способствовал.
Пару минут я хмуро любовалась тылом Вила, который ползал на четвереньках вокруг возводимой конструкции, связывая между собой ножки при помощи шарфов. Тыл, обтянутый домашними штанами, глаз, конечно, радовал, а вот результаты строительных работ — как-то не очень. А ещё меньше радовали их причины!
Нет, я всё понимаю — вчерашний демарш с матрасом тоже, — но это был уже перебор!
Ладно бы я подобной фигнёй страдала — девичья честь, гордость и всё такое. Но разве пристало взрослому парню корчить из себя жеманную барышню?
— Ты что делаешь? — угрюмо осведомилась я, подойдя поближе к мишке.
— На полу холодно, — невозмутимо сообщил Карвил, — и твёрдо.
Ну прямо Америку открыл, да!
— И что? — воинственно прошипела я.
Вилли выпрямился, то есть перетёк из коленно-локтевой в просто коленную позу, поднял на меня взгляд и миролюбиво попросил:
— Поищи в шкафу ещё что-нибудь похожее! — Он помахал шарфом и, плюхнувшись на живот, полез под кресло.
Я легонько — пока легонько — пнула его в бедро и, когда мишка, извиваясь по-змеиному, выполз из-под мебели и снова посмотрел на меня, ласково так поинтересовалась:
— Тебе кровати мало? — невоспитанно ткнула в оную пальцем.
— Маша, — как-то устало начал объясняться Карвил, — кровать тут одна.
— И-и-и?
— И уйти в другую спальню, прости, не могу, — продолжил Вил, разведя руками. — Во-первых, гостей полон замок, и свободных комнат нет. А во-вторых, бабушка не поймёт, почему мы ночуем отдельно.
— И-и-и? — повторила я.
— И запасной матрас мне взять негде. — Судя по тону, мишка полагал, что разъясняет очевидное.
— Кровать тебя чем не устраивает? — перефразировала я свой вопрос.
Карвил закатил глаза и, кажется, вознамерился биться головой о стену.
— Маша, она одна!
— Да на этом монстре вчетвером заблудиться можно! — воскликнула я, ничем, между прочим, не погрешив против истины. Медвежье ложе было действительно солидным — метра два с половиной в ширину.
— И что, — прищурился Вилли, — ты уже не боишься, что приставать буду?
Я фыркнула и, развернувшись, потопала к кровати.
— Гораздо больше я боюсь, что твоё пыточное сооружение под тобой развалится, и на грохот явится полклана с Веларией во главе!
Тут взгляд очень кстати зацепился за пушистую полосатую шкурку, беззаботно дрыхнущую в корзине. Подхватив сонного Фильку, я торжественно возложила его посреди одеяла и заявила:
— Вот! Это будет наша граница. Филимон, в случае несанкционированного пересечения разрешаю расцарапать интервенту физиономию!
Кот важностью миссии не проникся — свернулся калачиком, наплевав на дурацкие поручения хозяйки, и тихонько заурчал.
Карвил ломаться не стал: хмыкнул — не то одобрительно, не то с сомнением, — разобрал своё творчество, расставил элементы конструктора по местам и скрылся в ванной. Вернулся посвежевший и влажный, после чего растянулся на своей половине кровати и щелчком погасил свет.
— Спокойной ночи, дорогая! — с ехидцей пожелал мишка.
— Сладких снов, милый! — в тон ему отозвалась я. Стянула под одеялом халат, оставшись в тонкой, совсем не греющей пижамке, и закрыла глаза.
* * *
Вопреки длинному, утомительному и нервотреплющему дню мозг отключаться не желал.
Вместо режима «отдых» он включил режим генерирования фигни. Ну, то есть начал думать всякие глупости.
Например, что меня вот-вот расколдуют (ведь расколдуют же!), а потом состоится долгожданная встреча с ректором, и приключения летучей мышки закончатся. И нет бы радоваться скорому возвращению домой — к привычной жизни, семье и учёбе, к себе настоящей, не изуродованной пакостным колдовством. Вместо предвкушения пришли грусть и досада.
Ведь обидно же, в самом деле, угодив в чужой мир, почти ничего не увидеть!
Проведя больше недели в фэнтезийном отпуске, я заполучила в список посещённых достопримечательностей только горы с пещерой, кусочек леса, мужское общежитие при местном вузе, болото и пару помещений в замке. Ну и клетку ещё — для экзотики.
Какой-то неправильный тур! Неполноценный! Где памятники архитектуры, шведский стол и экскурсовод? Честно уворованные макароны с колбасой и призрачный гид Терри не считаются! Я требую возврата денег и компенсации морального ущерба за непродуманный маршрут путешествия и экстремальный перелёт!
К досаде на неполноценные приключения примешивалась ещё одна гаденькая мыслишка. Когда лежишь в одной постели с симпатичным парнем — и, между прочим, почти женихом, — который, если быть честной, очень нравится, а он совсем, ну вот совершенно ничего не предпринимает, поневоле закрадываются сомнения в собственной привлекательности. А вместе с ними является комплекс неполноценности.
И пофиг, что сама же требовала неприкосновенности. Ну чуть-чуть-то поприставать можно? Самую капельку?
Понятно, что ничего не будет — ни к чему оно, когда предстоит расставание, — но…
Вот об это «но» раз за разом и спотыкалось моё сознание на пути ко сну. Я ворочалась и никак не могла устроиться: подушка казалась слишком мягкой, а матрас — жёстким; под одеялом было жарко, а без него — неуютно и холодно. Попытавшись нащупать усато-полосатую грелку, я обнаружила лишь пустоту, хотя Филькино урчание раздавалось где-то совсем рядом.
Финальным аккордом к произведению «Бессонная ночь» внезапно издал голодное бурчание желудок.
В следующий момент вспыхнул свет, и сосед по кровати, почёсывающий за ухом пушистого предателя, примостившегося на его груди, задал уже традиционный вопрос:
