Или забыла?
Мозги я свои забыла, вот что!
Растерянно осмотрела спящего мужчину. Похоже, мерзнуть он перестал. Но я все равно накрыла нас покрывалом и шкурами. И уставилась в лицо, освобожденное от густой и спутанной растительности. Без нее он был гораздо моложе. Сейчас, когда не видно темных радужек, лицо расслаблено, а уголки губ чуть приподняты, словно дикарь улыбался во сне, он выглядел совсем не страшным. И волосы у соседа не черные, а скорее темно-каштановые, волнистые. И мне было очень весело его брить. Он так смотрел на меня: снизу вверх, слегка улыбаясь, что я чувствовала себя нужной. А ещё красивой.
Я стукнула себя ладонью по лбу. И о чем только думаю?! Снова покосилась на Хенсли. Шрам остался на месте, понятно, но уже не пугал так, как в первые дни. Да и вообще… После сегодняшнего дня уже трудно вспомнить, за что я так ненавидела его.
Почему я позволила все это?
Может, потому что он сказал, что не вспомнит? Интересно, если о произошедшем помнит лишь один участник событий, можно считать само событие наполовину… незначительным?
Вздохнула, усмехнувшись. Все дело в том, что мне понравилось. Вот и все. Понравилось лежать в этом коконе из одеял и меха, понравилось ощущать тяжелое тело дикаря, его свежий запах, его губы… Или в том, что в истреХенсли не было ни капли агрессии и жестокости, когда он целовал меня. Напротив… Он был так нежен, что хотелось расплакаться.
Нежный, чувственный, такой…
Я прикрыла глаза, подбирая слово. Какой?
Возбуждающий. Точно. И самое поганое, что, не отрубись дикарь, неизвестно, как далеко мы зашли бы.
И как?
Я закусила губу, пытаясь ответить себе на этот вопрос. Скривилась. Ответ мне не понравился.
— И кто же вы такой, ШерхХенсли? — прошептала я, хмурясь. Он беспокойно дернул рукой, словно услышал. Дикарь спал на животе, повернув голову на бок и подложив под щеку локоть. Волосы растрепаны, и я тронула их пальцами и тут же отдернула руку, испугавшись. Что я творю? Что вообще со мной происходит?
На мужской спине темнел знак, как раз между лопатками. Рассмотреть его в полутьме было трудно, я провела пальцем по круглому рисунку. Что это? Кончики пальцев кольнуло холодом.
Магия?
В Кронвельгарде были популярны охранные символы. Их наносили заказчику маги-защитники, стоили такие знаки довольно дорого, но защищали своего владельца от разных напастей. У того же Гордона было куча знаков — на груди, на плечах, даже на ногах. От несчастного случая, от болезни, от огня, от воды… Мой бывший муж очень ценил свою жизнь. Такие метки со временем теряют свою силу, и их необходимо обновлять. Но я никогда не чувствовала холода от прикосновения к ним. Напротив, защитные рисунки были слегка теплее остальной кожи.
Снова прикоснулась к круглой печати. Словно лед тронула.
Все же жаль, что я не закончила академию. И так много не знаю… Лишь схватила верхушку, самые азы, а большего и не успела. Не удержалась, снова провела ладонью по щеке дикаря, не понимая, что со мной. Вот права была истра Элеонора — неприличная я особа. Зря я на нее обижалась. Видимо, рассмотрела она во мне это неприличие еще тогда, когда я ходила по Лангранж-Холлу, опустив глаза и боясь дышать. А сегодня вот лежала на этой постели, в мехах, позволяла незнакомцу себя целовать. От отвращения не орала, не вырывалась. А самое страшное — что не испытывала никакого отвращения. Наслаждение я испытывала. От сухих губ, от тяжелого тела, от порочных слов.
На редкость неприличная особа. Во всем королевстве таких неприличных ещё поискать.
Я хихикнула. Ну и дура к тому же, потому что вместо того, чтобы расстроиться, я, кажется, обрадовалась. А что, приятно оправдывать возложенное доверие. Меня так часто обзывали, что даже хочется соответствовать.
Ну и потом… Мне действительно понравились поцелуи.
Вот только не знаю, что делать со всем этим дальше.
Я слезла с этой невиданной кровати, еще раз укатала Хенсли покрывалом и вздохнула.
— Думаю, с отъездом я повременю, истрХенсли. А то вдруг вы снова решите тут замерзнуть. Меня же потом совесть замучает. Знаете ли.
И, улыбаясь, я отправилась на свою половину.
* * *
На этот раз очнулся от тошноты, подкатывающей к горлу. Открыл глаза, метнулся в ванную комнату, где стояло ведро. Еле успел. Вывернуло меня так, что показалось — все внутренности в ведре остались. В голове били барабаны. Помню, в детстве я читал книгу о диких пустынных людях, что вызывают дождь, колотя в барабан. Похоже, сегодня в моей голове собрались все пустынные племена и решили выпросить у небес потоп.
Сполз по стене и замер на холодном полу, пытаясь отдышаться и вспомнить. Рыжая. Дала мне что-то. Настойку. Очевидно, травы, вымоченные в вине или виски…
А мне нельзя спиртное. Ни капли.
Когда я понял это тогда, после запечатывания, то чуть не повесился. Мало того, что мне теперь противопоказана нормальная жизнь, так ещё и залить свою ущербность горячительным стало невозможно. От стакана вина я просто отключался, от половины или даже пары ложек — впадал в странное состояние, вел себя по-идиотски, а потом все равно проваливался в сон. И самое плохое, утром наступала расплата. Жесткая.
Я честно пытался переубедить свое тело. Заливал в себя спиртное, мучился, снова заливал… Надеялся выработать привычку. Но с каждым разом последствия становились хуже. К тому же опаснее. Приступы- это всегда риск, что рванет. Чем меньше я себя контролирую, тем ближе взрыв.
Честно говоря, не понимаю, почему меня оставили в живых. Да, запечатали, да сослали. Но все равно слишком опасно. Слишком ненадежно. Считается, что печати сдерживают любого мага, но я рассказал бы Совету много нового. Если бы меня захотели слушать, и если бы я желал говорить.
Кто бы не помиловал меня, но, как только критический предел будет достигнут, меня пристрелят, словно бешеную собаку. Хаосник — вот итог моих приступов. Каждая агония приближает меня к грани, из-за которой уже нет возврата.
С трудом поднялся, цепляясь за выступы на стенах. Да, за семь лет я стал очень предусмотрительным. Во всех комнатах веревки на стенах, кольца, ручки. Чтобы подняться, когда упаду. Чтобы еще раз подняться.
Иногда я задумываюсь — зачем.
Ответ лишь один. Я хочу жить. Это странное осознание пришло не сразу. А потом придавило камнем к земле. Я отчаянно, истово, страстно не желал расставаться с этой поганой жизнью. Даже вот такой — ущербной. Я научился слушать тишину. Принимать ее. Научился получать удовольствие от вещей, которые раньше даже не замечал. От физического труда, от шепота леса, от запаха земли. От того, что выходишь на порог утром и понимаешь, что настал ещё один день. ещё один шанс.
Мои друзья из Кронвельгарда покрутили бы пальцем у виска, услышав подобную чушь.
Впрочем, у меня давно уже нет друзей. Это слишком опасно.
