Он несильно оттолкнул толстячка в сторонку и рухнул перед прекрасной Данунашкой на одно колено.
— О, прекрасная княжна! Дева грез моих и мечтаний! Как долго искал я средь грязи и крови, свершая немыслимые подвиги и подвергаясь страшным опасностям, вас, о, несравненный бриллиант этого мира! Позвольте мне возложить мой меч к вашим прекрасным ножкам и назвать красивейшую из Данунашек дамой сердца моего! — По правде говоря, меч был не совсем его, да и Данунашек он до этой поры не встречал ни единой, но это частности. А что до прежней дамы сердца… Что ж, по правилам, он в течении тридцати трех лет должен был ее уведомить лично, гонцом или по средствам голубиной, либо бутылочной почты.
— I, ale, lecz, ależ… — только и могла со сконфуженной улыбкой и непонятным блеском в глазах бормотать девушка.
— Эээх… Благоро-о-одные… — Пожопье покачал головой. — Ваша милость, она согласна. Говорит, мол, ага, да, само собой, давай… Вы, господин барон, только имейте в виду, она…
— А ну пшел вон, бездарь!
— Господин…
— Иди, я сказал! Займись чем-то… Что там слуги обычно делают? Иди!
— Но ваша ми…
— Гррр!!! — Полбу развернул Пендаля лицом к выходу и отвесил смачный пендаль.
— Поня-я-ял! — заорал тот супротив всех физических законов и назло гравитации вкатываясь вверх по лестнице.
20. Такое вот ми — ми — ми
— Ми — ми — ми?
— Да уж, представляю… Там щас такое ми-ми-ми происходит… — Пожопье сидел у холодной стены гранитного склепа и, поглаживая колобка, время от времени прикладывался к неизвестно откуда взявшейся глиняной, оплетенной гибким прутом, бутылке. Или напротив, плетеной и обмазанной глиной? А оно вам надо — это знать? Вы же не корзинщики… Солнышко почти встало, и мрачное древнее захоронение казалось совсем не страшным. От толстячка уже ощутимо попахивало довольно хорошим вином и большие, вечно удивленно распахнутые глаза озорно поблескивали. Но раз господин барон приказал заняться тем, чем обычно слуги в отсутствие хозяев занимаются — придется выполнять, не щадя живота своего. Тем более, что этот приказ практически первый. И очень, очень понравился Пендалю. Он расценил его, как благое предзнаменование.
— Ми-ми.
— Не дам. Это вино только для меня.
— Ми-ми! Ми-ми-ми???
— Да причем тут возраст? И не жадный я. Просто, это свойство такое у меня, как у крафтера-корзинщика есть… В плетеной посуде любую жидкость в любую другую жидкость могу превращать. На время. И использовать ее, но только лично. Если ты глотнешь — тут снова вода окажется. И мне заново бутыль оплетать.
— Ми-ми?
— Да хоть осел нассыт. Не важно. Но лишь на время, говорю, и только для личного… ик… пользования.
— Ми-ми-и…
— Конечно, здорово… А вот ты… ик… поплети корзинки сорок лет кряду… сперва просто так, для пропитания двадцать семь лет, после, крафт качая — еще двенадцать, получи корзинщика 298-го уровня, и тоже так сможешь.
— Ми?
— Трехсотый. Мне капельку не хватает. Но тут такое дело… Инструмент… Прут специальный… Еще материалы… Ой! А что ж я сижу! Надо же лут пособирать! А то барон не удосужился, не до того нашей его милости. Ты как, поможешь?
— Ми-ми! Ми-ми-ми!
— Хорошо, Лихомана я сам… А ты — косточки да пергаменты… Да, и, если найдешь такой куст — стебли черные, листики круглые, оранжево-синие — меня сразу зови!
— Ми-ми.
— Хорошо, давай складывать все около вон того столба. А то здесь сидеть… Все это слушая… Кхм… У меня не настолько большая бутылка.
Из подвала склепа и правда доносились попеременно вскрики и стоны княжны, перемежаемые громким натужным рычанием и уханьем барона. Уже почти час доносились.
…
— Давайте теперь так попробуем, — негромко сказал Константин. — Вы вот сюда обопритесь. И ноги пошире, пошире, чтобы не упасть, Боже, упаси. А я сзади.
Княжна поняла, встала, как ей показал доблестный рыцарь, и закрыла глаза.
Барон обошел ненавистный столб. Навалился плечом.
— Рррру-у-ух! Тяните!
Данунашка с оплетенными вокруг тонких алебастровых запястий волосами поддалась назад.
— Aaa! Matko boska! Aj! Aj — aj — aj!!!
Они уже довольно давно, почти час, пытались высвободить роскошную, почти двухметровую шевелюру огненно-рыжих волос Пани Рошек из защемивших ее каменных плит, но ничего не получалось. Рыцарь весь умаялся и взмок. На глаза Данунашки навернулись крупные слезы. Но, видно, делать нечего, придется резать. А лишаться даже полуметра этой красы она не желала категорически.
— Осталось последнее средство, — сказал Полбу обнажая меч.
— Kurwa w dupę to zbawienie, — пробормотала княжна зажмуриваясь.
Вдруг она почувствовала… Что-то непонятное… Волосы, хоть и были зажаты меж трех каменных плит-столбов, становились явно тяжелее. А не легче, как следовало бы, будь они отсечены острым рыцарским клинком.
Она осторожно открыла один глаз.
Потом удивленно распахнула второй.
— Co robisz, rycerz?
А рыцарь стоял у столбов и, побелев от боли, сурово, до зубовного скрежета сжав челюсти, пилил мечом левое предплечье.
Горячая красная кровь текла ручьем. Намочила большую часть копны, впиталась, и теперь стекала по волоскам в межплитные щели.
— Пожалуй, хватит… — Константина шатало, красная полоска была заполнена едва на четверть, белая — наполовину.
— Ну… Тя… Тяните, княжна… — Он обхватил столб руками, напрягся… Крестоносец вложил в рывок последние силы. Жилы и сухожилия затрещали. — ДЕС ВА-А-А-А-А-А-АЛЬТ!!!
Данунашка, чуть не плача, закусив губу, перехватила волосы и изо всех сил дернула. Мокрые, скользкие от крови пряди легко вышли из каменного капкана и княжна, не удержавшись, рухнула на пол.
— А — а!!! Hura — а! W końcu!
…
— Во, — сказал Пожопье колобку, — все, слава тебе господи… Слышь, «в концу», кончили, стало быть… Надеюсь они это ми-ми-ми сейчас повторить не задумают?
— Ми — ми…
— Ага, и я о том же… Завтракать уже давно пора, а пожрать нечего. Или ты тоже кости эти будешь, как…
— МИ-МИ!
— Ну все, молчу-молчу…
Они уже собрали все останки умертвий в небольшую кучку, рядом корзинщик уложил аккуратно сложенную шкуру окончательно сдувшегося Лихомана. Больше ничего ценного на кладбище не нашлось. И слуга коротал время, болтая с колобком, время от времени прикладываясь к уже почти опустевшей бутылке.
— А имя у тебя есть?
— Ми-ми…
— Что вообще?
