— Он со мной, Сергей Викторович, — быстро сказала Ольга.
— Я из секты, — объяснил Митя.
— Из той, что в «текстилке»? С Миряковым? — спросила Людмила Сергеевна.
— С Миряковым, — кивнул Митя.
Все опять замолчали. Не дождавшись новых вопросов, Митя вежливо улыбнулся и отвернулся. Он изучал рекламный плакат, размышляя, как его можно обыграть в проповеди.
— Скажите, — неожиданно снова заговорил полицейский. — А он действительно — бог?
На середине фразы его голос дрогнул, и последнее слово капитан произнес почти шепотом. Митя оглянулся. Все столпились вокруг него — незаметно подошли даже представитель застройщика с флегматичным Виктором. Они стояли и ждали ответа. Митя вдруг увидел этих людей такими, какими они могли стать, если бы бог действительно существовал. Старик, пытающийся поддерживать порядок в расползающемся по швам мире. Женщина, которая отвоевала мужа у разъедающей глаза выси и подняла его из гроба. Взявшиеся за руки мальчик и девочка, готовые до последнего защищать свой первый и последний дом. Мужчина, отказывающийся лезть по лестнице в небо из-за того, что не в силах осушить чужие слезы. Молодой человек, действительно траченный тысячью мелких скучных грехов, но не своих, а незнакомых ему людей, — грехов, которые он взял на себя, чтобы, чистые и невинные, эти люди смогли поселиться в раю. Все смотрели на Митю, и боязнь чуда в их глазах мешалась с надеждой.
— Да, — сказал Митя.
— Хотите посмотреть на Лютую горку? — спросила Ольга, когда они попрощались со свидетелями никому не нужного чуда.
— Хочу, — ответил Митя.
К счастью, он не успел рассказать, что уже был там.
Добираться до Лютой горки нужно было чуть ли не через весь город, так что Ольга заодно устроила небольшую экскурсию по немногочисленным достопримечательностям Краснопольска. Обычно Митя стеснялся слишком пристально разглядывать людей, с детства считая это невежливым, но сейчас он то убеждал себя, что правила хорошего тона требуют смотреть на собеседницу, то пользовался тем, что она отворачивалась, указывая на какое-нибудь здание или улицу. Из-за этого город и Ольга слились для него в единое целое. Дом купцов Селиверстовых, который нависал над улицей резным фасадом, похожим на корму старинного галеона, и из окна которого раньше кричал гадости прохожим сумасшедший дядя Зина, был завитками волос за крупноватым полупрозрачным ухом. Елизаветинский пруд, к которому ползли по склону костистые панцири перевернутых лодок, — немного сутулой спиной с по-детски торчащими острыми лопатками. Заросший крапивой овраг, где потерялась робкая кошка по кличке Злая Собака, — едва заметным шрамом на подбородке. Городской театр, где маленькая Оля отказывалась от эклеров в буфете, поскольку знала, что там всегда едят понарошку, — мягкими ненакрашенными губами с намечающейся морщинкой у левого уголка. Неповоротливые голуби, которых прикармливала умершая два года назад учительница Антонина Петровна и которые по-прежнему прилетали к ее подъезду, — загорелой рукой с нежным исподом, уютной впадиной подмышки уходящим под короткий рукав футболки.
Ольга чувствовала, что слишком много говорит, что это хождение по городу делается почти неприличным, но остановиться уже не могла. По крайней мере, они не отправились на другой берег Сударушки, что было бы уже совсем странным, и только дошли переулком до набережной, откуда была видна испытательная башня лифтового завода.
Краснопольский завод лифтовых конструкций, или КЗЛК, был вторым, помимо текстильного комбината, предприятием города. Если на комбинате работали в основном женщины, то в производстве лифтов была занята большая часть мужского населения Краснопольска, поэтому для утверждения о том, что «все мужики — козлы», здесь были, учитывая аббревиатуру завода, некоторые основания. Мужики, рифмовавшие «текстилку» с «подстилкой», в долгу не оставались.
Лифты КЗЛК пользовались не лучшей репутацией: «козликами» их называли не только из-за названия завода, выгравированного на окладе кнопок, но и за манеру взбрыкивать при движении и периодически застревать. Последнее, впрочем, едва ли следовало ставить в вину их создателям. Лифт, как известно, представлял собой грубый тренажер смерти, — просторный гроб, возносящий или низвергающий своего временного обитателя. Поэтому до изобретения антивандальных покрытий он всегда напоминал захоронение вождя средней руки: с нарисованными символами плодородия — залогом будущего воскресения, — а также именами женщин, гладиаторов и музыкантов, которых, упрятав в буквы и квадрограммы, полагалось взять на тот свет. Обязательные спички выполняли функцию как благовоний, так и ритуальных факелов, поджигавших либо плафон светильника, то есть небо, либо кнопки с номерами грехов. Само слово «антивандальный» применительно к лифтам означало не столько борьбу с бескультурьем, сколько попытку уничтожить наследие цивилизации вандалов, похоронные ритуалы которых были заимствованы жителями многоэтажек.
Принятое в конце пятидесятых решение восстановить в городе заневестившихся ткачих гендерный баланс, разместив там еще какой-нибудь завод, было продиктовано, конечно, сугубо социально-демографическими причинами, но вот выбор производства наводил на интересные мысли относительно принципов экономического районирования в уже пальпировавшем небо Советском Союзе. Недалеко от того места, где теперь стоял лифтовый завод, в семнадцатом веке жил местночтимый святой Левтин. В то время правый берег Сударушки, прозывавшейся в девичестве Судорожной, еще не был прочно пришит к левому размашистыми стежками мостов и не считался частью села Красное Поле. Селился там в основном беглый и разбойный люд, поэтому краснопольцы вообще не воспринимали правый берег как часть обитаемых земель и по возможности игнорировали его существование. Это был в буквальном смысле слова потусторонний мир: из села туда уходили совсем уж отпетые, которым больше не было дороги назад, в общество. Иногда, на исходе особенно голодных зим, зарецкие переходили Судорожку по льду, но вооружившиеся топорами и кольями краснопольцы всякий раз отбивали их атаки. Правобережные, как сорванный ветром мохнатый кровоточащий лишай, скользили обратно по льду, оставляя после себя кислый запах мокрой овчины и горьковатый аромат опаленных сырых бревен, после чего надолго оставляли село в покое. Со временем нападения сошли на нет, но в Красном Поле вплоть до девятнадцатого века на берегу каждую ночь дежурили двое часовых из местных жителей, назначавшихся в караул по очереди и использовавших вахту как законную возможность выпить на свежем воздухе и в спокойной обстановке.
Что привело на правый берег Левтина, ведуна и зелейника, никто не знал, да, в общем, и не интересовался. Любопытные там жили недолго. Совершенно седой, но еще крепкий знахарь сам срубил себе избу и начал лечить всех желающих, не задавая лишних вопросов и не требуя платы, так что местные его не трогали и даже иногда подкармливали. Так продолжалось много лет, пока Гришка Полбоярин и его дружки не привезли на правый берег выкраденную откуда-то молодую девку. Два дня они ее насиловали, угощая заодно соседей, а на третий голая обезумевшая девка вырвалась и, капая кровью, побежала почему-то именно к избе Левтина. Кинувшаяся вдогонку шайка Полбоярина застала на крыльце только самого ведуна, который коротко сообщил, что девку не отдаст, и посоветовал проспаться, после чего запер дверь и даже заложил чем-то изнутри. Насильники потоптались по двору, попробовали на крепость дверь и ставни, а потом накидали под стены соломы и подожгли дом. Огонь быстро занялся, но даже через полчаса изба, подрагивая в языках пламени словно собственное отражение в воде, продолжала стоять. Спустя еще какое-то время дом нежегомый начал погружаться в землю, пока не исчез совсем. Никто из него так и не вышел.
