Первое июня 2001 года. Я очнулась на полу в гостиной, где сидела, скрестив ноги. Солнечный свет просачивался сквозь жалюзи, освещая кривые полоски желтой пыли, которые расплывались и исчезали, когда я щурилась. За окном чирикали птицы.
Я была жива.
Как я и просила в январе, Пин Си оставил для меня на столе комплект одежды: кеды, тренировочные штаны, футболку, толстовку с капюшоном на молнии. Мои кредитные карты, водительские права, паспорт, свидетельство о рождении и тысяча долларов наличными лежали в конверте, который я тогда запечатала и отдала Пин Си на хранение. Рядом с одеждой на столе я увидела бутылку воды «Эвиан», яблоко в пластиковой магазинной упаковке и крошечный тюбик-пробник солнцезащитного крема «Нитроджина» — трогательная забота. Со стола были убраны все стикеры с записками, за что я тоже мысленно поблагодарила Пин Си, но потом обнаружила их в мусорном контейнере, словно выброшенный букетик маргариток. Я взяла один листок и прочла: «Не забудь одежду, обувь, конверт, ключи. Купи, пожалуйста, крем от загара». А на другом стикере: «Спасибо, удачи». И смайлик.
Моя меховая шуба висела на крючке возле входной двери. Рядом с ней на стене я увидела стикер: «Когда я купил тебе шубу, мне просто хотелось, чтобы ты носила ее. Я правда буду вспоминать эти месяцы и мою работу с тобой. П. С.».
Наружный замок был отперт.
Я оделась, набросила шубу, вышла из квартиры, спустилась на лифте в холл и, ощущая головокружение, двинулась на яркий свет, лившийся через стеклянную дверь подъезда.
— Мисс? — услышала я голос консьержа. — Вы меня слышите? — До меня донеслось шуршание его униформы, когда он присел на корточки и приподнял мне голову. Я сразу и не поняла, что упала на пол.
Кто-то принес мне стакан воды. Какая-то женщина взяла меня за руку и усадила в кожаное кресло в холле. Консьерж достал из своей коричневой сумки для ланча сэндвич с яичным салатом и протянул мне.
— Мы можем кому-нибудь позвонить?
Все были так внимательны ко мне.
— Нет, спасибо. Звонить некому. У меня просто закружилась голова.
Потребовалась неделя, чтобы я набралась сил и прогулялась вокруг квартала. На следующий день я прошла по Второй авеню. На третий день добралась до Лексингтон-авеню. Я ела готовые сэндвичи с яичным салатом из гастронома на Восемьдесят седьмой улице Ист-Сайда. Я часами сидела на скамейке в парке Карла Шурца и смотрела, как болонки носились по плитке огороженной площадки, а их хозяева нежились на солнце и тыкали пальцами в сотовые телефоны. Однажды кто-то оставил стопку книг на тротуаре на Семьдесят седьмой улице. Я притащила их домой и прочла все от корки до корки. История пьяного вождения в Америке. Индийская кулинарная книга. «Война и мир». «Мао II» Дона Делилло. «Итальянский для чайников». Брошюрка игры «Безумная библиотека», которую я заполняла сама самыми простыми словами, какие только могла вспомнить. Так я провела четыре или пять недель. Я не стала покупать сотовый. Я выбросила старый матрас. Каждый вечер ложилась в девять на гладкий деревянный пол, потягивалась, зевала и засыпала без всяких проблем. Никаких снов. Я была словно новорожденный зверек. Я просыпалась вместе с солнцем. Я не заходила южнее Шестьдесят восьмой улицы.
К середине июня стало слишком жарко, и я больше не могла расхаживать в спортивной одежде, которую мне оставил Пин Си. В магазинчике «99 центов» на Сто восьмой улице я купила несколько белых штанов из хлопка и пластиковые шлепанцы. Мне нравилось забредать в те районы, особенно в Гарлем. Я неторопливо гуляла по Второй авеню в красных или синих спортивных шортах и просторных футболках. Я взяла за обыкновение покупать каждое утро у египтян коробку кукурузных хлопьев. Я скармливала их из рук белкам в парке. Я не пила кофе.
На Сто двадцать шестой улице я наткнулась на лавку «Гудвилл». Мне нравилось рассматривать вещи, от которых избавлялись люди. Может, на наволочке, которую я только что понюхала, умирал какой-нибудь старик. Может, эта лампа стояла у кого-то на приставном столике лет пятьдесят. Я могла представить сцены, которые она освещала: парочка занимается любовью на софе; бессчетное количество обедов перед телевизором; капризы ребенка; медовый цвет виски в графине с эмблемой «Элкс лодж». Все это — нематериальные ценности, как и видно из названия лавки. Так я заново обставила свою квартиру. Однажды я захватила с собой в «Гудвилл» белую песцовую шубу и отдала ее подростку, который сидел у двери за углом от основного входа и принимал вещи для бедных. Он спокойно принял ее и спросил, нужна ли мне расписка. Я видела, как его рука гладила мех шубы, словно оценивая стоимость. Может, он украдет ее и подарит своей подружке или матери. Я надеялась, что он так и поступит. Но потом он просто бросил шубу в огромный голубой бак.
В августе я купила приемник на батарейках и каждый день брала его с собой в парк. Я слушала джазовые станции. Я не знала названия песен. Белки прыгали ко мне, как только я открывала коробку с хлопьями. Они ели прямо с моей ладони, хватая еду крошечными черными лапками и раздувая щеки. «Эй, поросята!» — говорила я им. Их пугала музыка, звучавшая из моего маленького радио. Я убавляла звук, когда их кормила.
Я почти не вспоминала Пин Си, пока не встретилась с Ривой. Я позвонила ей 19 августа с сотового нашего консьержа. Несмотря на свою забывчивость и спячку, я все-таки знала наизусть ее номер и, увидев дату в календаре, вспомнила, что у нее день рождения.
Она приехала в следующее воскресенье, возбужденная, в облаке новых духов, напомнивших мне запах мармеладных червяков, ничего не сказала ни про странный набор мебели и предметов интерьера в моей квартире, ни про мое полугодовое отсутствие, ни про то, что у меня нет сотового, ни про стопки потрепанных книжек у стены в гостиной. Она просто бросила: «Что ж, сколько времени прошло», — и села там, куда я ей показала, на афганский ковер из «Гудвилла», который я развернула на полу, словно подстилку для пикника, и принялась громко тарахтеть о своем теперешнем положении в компании. Она описывала нового босса, утверждая, что он «агент ЦРУ», закатывала глаза и пересыпала речь техническими терминами, рассказывая о своих обязанностях. Поначалу я даже не поняла их и подумала, что это шутливые названия позиций в сексе. Все в Риве показалось мне удручающе откровенным — ее матовый тональный крем, резко подведенные губы, духи, претенциозная неподвижность рук. «Инновационные решения». «Анатомия насилия на рабочем месте». «Четкие ориентиры». Волосы она собрала в свободный пучок, мои крошечные жемчужные серьги сидели на ее ушах, словно капли молока, как мне показалось, в одно и то же время невинно и извращенно. Еще на ней была моя белая прозрачная блузка и мои джинсы. У меня не было ни малейшего желания вернуть и снова носить эти вещи. Джинсы обмахрились внизу, для Ривы они были длинноваты примерно на дюйм. Я даже хотела ей предложить, чтобы она их подшила. На Восемьдесят третьей есть мастерская.
— Я только что прочла историю в «Нью-Йоркере», — сказала она и достала из огромной сумки свернутый в трубку журнал. — Называется «Плохо с математикой». Это о молодом американце китайского происхождения из Кливленда, который психанул на проверочном тесте, выпрыгнул из окна второго этажа своей школы и сломал обе ноги. Когда школьный методист заставляет родителей мальчишки явиться на групповую терапию, те говорят ему на парковке супермаркета, что любят его, и начинают кричать, выть и падать на колени, а все остальные покупатели их объезжают и делают вид, что ничего не происходит. Послушай вступление, — попросила Рива.— «Впервые они произнесли такие слова. По-моему, это было больнее, чем треск моих ломающихся голеней и бедер».
