Я попросила Пин Си привозить мне каждое воскресенье большую грибную пиццу пепперони с сыром. Просыпаясь, я буду пить воду, съедать ломтик пиццы, выполнять приседания, отжимания, ходить на корточках, подпрыгивать, класть ношеную одежду в стиральную машину, помещать выстиранное белье в сушилку, надевать чистую одежду и принимать очередную дозу инфермитерола. Таким образом я буду пребывать в отключке, пока не закончится мой год релакса.
Когда явился слесарь, я велела ему поставить на входную дверь новый замок — такой, чтобы человек не мог выйти из квартиры без ключа. Он не стал задавать вопросов. Если я буду заперта, то смогу выйти из квартиры только через окно. Я подумала, что если выпрыгну из него, не осознавая происходящее, то умру без боли и страданий. Смерть в состоянии отключки. Я либо проснусь в квартире, либо не проснусь. Это будет риск, который я буду принимать на себя сорок раз, через каждые три дня. Если, когда я проснусь в июне, мне покажется, что жизнь не стоит хлопот, я оборву ее. Я прыгну. Так я решила.
Перед появлением Пин Си, 31 января, я в последний раз вышла на улицу. Небо было молочно-белым; сильные порывы ветра, ударявшего в уши, заглушали городской шум. Я ни о чем не жалела. Но мое сердце сжимали тоска и ужас. Моя идея, что я с помощью сна войду в новую жизнь, казалась теперь чистым безумием. Нелепостью. Но я тем не менее приближалась к цели моего пути. Пока, до сих пор, я брела по лесу. Но теперь уже показался вход в пещеру. Дым костра, горевшего где-то в ее глубине, щекотал мне ноздри. Что-то должно сгореть, как очистительная жертва. Потом костер догорит и умрет. Дым развеется. Мои глаза привыкнут к темноте. Я обрету твердую почву под ногами. Когда я покину пещеру, снова выйду на свет, когда я наконец-то проснусь, все — весь мир — станет для меня новым.
Я пересекла Ист-Энд-авеню и зашлепала по посыпанной солью дорожке через парк Карла Шурца к реке, широкой и похожей на потрескавшийся обсидиан. Ворот шубы щекотал мне подбородок. Мне это запомнилось. У парапета молодая пара снимала друг друга.
— Вы могли бы сфотографировать нас вместе?
Я вытащила из карманов негнущиеся от холода, покрасневшие руки и взяла камеру.
— Встаньте ближе, — скомандовала я, клацая зубами. Девушка стерла каплю с верхней губы пальчиком в перчатке. Мужчина в длинном шерстяном пальто придвинулся ближе к ней. Я подумала о Треворе. В видоискателе свет не мог найти их лица, но очертил подсвеченную линию их взъерошенных ветром волос.
— Сы-ы-р, — проговорила я. Они повторили.
Когда они ушли, я выбросила в реку свой сотовый и вернулась к дому. Там я сказала консьержу, что меня будет регулярно навещать низенький азиат.
— Он не мой парень, но проявляйте к нему внимание. У него будут ключи от моей квартиры. Полный доступ. — Я поднялась к себе, приняла ванну, надела первую пижаму, легла в спальне на матрас и стала ждать стука в дверь.
— Я привез контракт, подпиши его, — произнес Пин Си, стоя в дверях с цифровой видеокамерой в руках. Включив, он держал ее на уровне груди. — На случай, если что-нибудь пойдет не так или ты передумаешь. Ты не возражаешь, что я снимаю это?
— Не передумаю.
— Я знал, что ты так скажешь.
Потом он стал уговаривать меня, чтобы я сожгла свое свидетельство о рождении. Ему не терпелось запечатлеть этот ритуал на видео. Его интерес ко мне был сродни интересу к тем собачкам. Он был оппортунист и стилист, скорее, создатель развлечений, чем художник. Хотя был явно уверен, что ситуация, в которой мы с ним находились, — где он оказался стражем моего сна, получив разрешение использовать меня во время моего провала в качестве его «модели», — была проекцией его собственного гения, словно все было предопределено и мироздание само вело его к проектам, которые гнездились в его подсознании уже несколько лет. Иллюзия торжества рока. Ему было неинтересно понимать себя или развиваться. Он просто хотел шокировать людей. И он хотел, чтобы все любили и презирали его за это. Конечно, его зрители никогда не испытывали настоящего шока. Их лишь приводили в восторг его затеи. В арт-тусовке он был хакером. При этом успешным. Он знал, что и как надо делать. Я заметила, что его подбородок был намазан чем-то жирным. Присмотрелась: под слоем вазелина виднелась татуировка в виде больших красных прыщей.
— Я собираюсь очень много снимать, — сообщил он. — В основном этой вот ручной камерой. Получается с зерном. Мне нравится.
— Мне плевать. Когда я начну принимать препарат, то ничего не замечу.
Он обещал мне, что будет меня запирать и держать в тайне мою сонную тюрьму, что не позволит никому сопровождать его — ни помощнику, ни уборщице. Если он захочет принести сюда оборудование, мебель или материалы, то сделает это сам. Кроме того, каждый раз после его ухода не должно оставаться никаких следов его действий. Ни клочка бумажки. Когда я буду каждый раз просыпаться на третий день после приема инфермитерола, не должно оставаться никаких следов того, что тут происходило, пока я спала. Не должно быть никакого сюжета, за который я могла бы уцепиться, никаких фрагментов, которые я могла бы проанализировать. Даже тень любопытства может нарушить мою миссию по очистке сознания, пробудить какие-то ассоциации, освежить и обновить клетки в моем мозгу, мои глаза, нервы, сердце.
— И вообще, я не хочу, чтобы ты знал, что я задумала. Это испортит мою работу. Творческий стимул для меня — это чтобы ты был постоянно… в неведении.
Вероятно, он был разочарован тем, что я не выспрашивала у него, чем он будет заниматься. Меня не беспокоило, что он мог делать секс-съемки. Вроде бы он гей. Я ничем не рисковала.
— Если в квартире будет чисто и пусто, если ты будешь уходить до того, как я проснусь, а я не умру от голода и не переломаю кости, то твоя работа меня не интересует. Ты получаешь карт-бланш. Только не выпускай меня отсюда. Я делаю нечто очень важное для себя. Зуб за зуб. Удар за удар.
— Зуб за удар имело бы больше смысла, — заметил он. — Может, ты все же сожжешь паспорт или разрежешь на куски водительское удостоверение? — с робкой надеждой предложил он. Я видела ход его мыслей. Он уже представлял, как критики станут описывать видео. Ему требовалась пища для анализа. Но этот проект выходил за рамки исследования «личности», «общества» и «институтов». Мой проект был поиском нового духа. Я не собиралась объяснять это Пин Си. Он подумает, что понимает меня. Но он не мог меня понять. Ему это не полагалось. И вообще, мне нужны были и свидетельство о рождении, и паспорт, и водительское удостоверение. Я проснусь — как я думала — и увижу прошлое как мое наследие. Мне надо будет подтвердить свою прежнюю личность для получения доступа к банковскому счету, чтобы ездить в разные места. Ведь я проснусь не с другим лицом, телом и именем, а с теми же. Я буду выглядеть абсолютно так же, как прежде.
— Но это обман, — возразил он, — если ты планируешь выйти отсюда и вернуться к такой же, как сейчас, жизни. Зачем тогда все это?
— Это личное, — ответила я. — Дело не в паспорте. Речь идет о внутренней работе. А что я должна, по-твоему, делать? Уйти в леса, построить форт и охотиться на белок?
