— Нога дядя Вани из пятого подъезда тут ступала! Пойдем по Чистым прудам.
— Пойдем. Только это не Чистые пруды. Это Чистые лапы.
— Это еще почему?
— А у нас на работе есть одна девушка, к ней приезжала подружка из Англии семидесяти двух лет, и эта девушка показывала ей Москву. Я тебе не рассказывала? Нет? Так вот, они шли по бульвару, и наша девушка забыла, как по-английски пруд, и говорит: «These are the Clean lakes!» Ну, то есть Чистые озера. А подружке послышалось «legs». Она говорит: «Как, как? Чистые лапы? Какое странное название!» А я вот думаю — почему странное? Здесь же утки плавают и лебеди, у них лапы всегда чистые.
— Ты фантазерка. Тебе доверять нельзя.
Они вернулись домой, когда уже почти стемнело. Катьки не было. Мать смотрела телевизор. Встретила их кислой полуулыбкой, кивнула на часы. «Ну почему!.. — с отчаянием подумала Татьяна. — Ну почему мы не можем вернуться домой когда хотим! Кому мы должны? Что мы должны?» — и пошла ставить чайник. Леонид сидел за кухонным столом, курил.
— Ты знаешь, — сказал он. — Я, кажется, влюбился.
Она испуганно оглянулась. Он смотрел серьезно и строго, как будто говорил очень важную вещь. И она поняла.
— Лет двадцать назад?
— Нет. — Он пошевелил губами, как будто подсчитывая. — Двадцать шесть. А что, видно?
— Видно, видно, не сомневайся. Что думаешь делать?
— Думаю, почему это у уток всегда чистые лапы? Они же иногда по земле ходят.
— Потому что они их часто моют. Ужинать будешь?
— Буду. Крем-брюле. И гранаты.
— Может, рубины?
— Может быть. И желтые бриллианты тоже. — Он взял ее руку, вынул кухонную тряпку и поцеловал в нежную раковину запястья.
После отъезда тетки Муры они остались без стержня. Не то чтобы все развалилось — нет. Все осталось по-прежнему. Но вот представьте, что из шариковой ручки вытащили стержень. Ручка та же. Только почему-то не пишет. Может, и чернил-то в этом стержне была самая малость. Но была же, была! А теперь нет. В отсутствие тетки Муры Ляля пыталась взять на себя роль каменщика, скрепляющего цементом кирпичики семейной идиллии. Теперь она была за старшую. Выступала от имени семьи, имела право выразить порицание или одобрение. Все ее слушали, только не слушались. И кирпичики почему-то не поддавались, не склеивались. Лежали вроде рядом, вместе, но — каждый сам по себе. Встречались. Нечасто — по выходным. Перезванивались. Чаще — почти каждый день. Вместе — на Новый год, вместе — на 8-е Марта, вместе — на днях рождения. Татьяна рассказывала Ляле все. Ну, почти все. Всего ведь не расскажешь. Ляля рассказывала Татьяне все. Кажется, все. Всего ведь о другом не узнаешь. Ляля таскала по врачам Марью Семеновну. Марья Семеновна усохла и почти ничего не слышала. Ляля жаловалась, что она совсем не ест и не разговаривает. Татьяна таскала мать по врачам. Мать капризничала, придирками доводила ее до крика. «Мам, что на ужин сделать, пюре или рис?» — «Ну, если лень чистить картошку…» — «Да не лень. Просто рис быстрее». — «Вот-вот, именно об этом я и говорю». — «Мам, я задала тебе простой вопрос. Тебе чего больше хочется?» — «Ты спрашиваешь, чего мне хочется? Вчера ты этого вопроса не задавала». И мать поджимала губы. Каждый вечер к Катьке приходил обалдуй. Татьяна его кормила, и они запирались с Катькой в маленькой комнате. Шептались до ночи. Мать, надувшись, сидела в большой комнате на диване перед телевизором. Деваться Татьяне с Леонидом было решительно некуда, разве что на пятиметровую кухню. Когда обалдуй уходил и мать перебиралась к себе на кровать, Татьяна раскладывала диван, стелила постель, ложилась и с ужасом начинала думать о предстоящем Катькином замужестве. Получалось, что при наличии в доме обалдуя им с Леонидом придется ночевать на вокзале в камере хранения, или, как там у них называется, в комнате матери и ребенка.
Рина по врачам никого не таскала, но очень волновалась за здоровье Арика. Ляля считала, что повод волноваться имеется нешуточный. Арик пил как лошадь. Девочки опять же не переводились. Рина сильно нервничала — не из-за девочек, а из-за того, что такой образ жизни Арику не по силам. Все-таки полтинник уже. Еще Арик встречался с большими мальчиками. Мальчиков водили по ресторанам, принимали дома, потом запирались с ними в спальне и долго разговаривали полушепотом. Арик делал дела. Рина проговаривалась — как бы нехотя, — что намечается создание со-оператива (Рина произносила это слово раздельно и очень значительно), причем приставка «со-» обозначает именно то, что и должна обозначать, — совместное производство. Большие мальчики получали от Арика большие суммы, ставили резолюции, что-то разрешали, что-то продвигали, суммы увеличивались, рестораны становились все дороже. Со-оператив был создан. Через полгода Рина заговорила о том, что Арика могут посадить. Татьяна ахала. Ляля усмехалась. Леонид отворачивался и закрывался газетой. Миша вывешивал на лицо табличку: «Не беспокоить!» Разговоры эти были им неприятны. Рина сидела счастливая, выпрямив сутулую спину, обводила всех гордым взглядом. Разговоры про «посадят» велись не просто так. «Посадят» — значит, ставки такие, какие вам, господа хорошие, и не снились, миллионные ставки, господа, значит, добыты, или украдены, или прикарманены, или — назовите как хотите — такие деньги, что ой-ё-ёй! Арик поводил лысой головой, как бы намекая на значительность суммы. Значительность суммы — это личная значительность Арика, достояние его маленькой республики, предмет мужской гордости, свидетельство оборотистости и удачливости. Значит, разговоры велись не о деньгах и уж точно не о гипотетических неприятностях, которых Арик совсем не боялся. Разговоры велись о том, что Арик обогнал их всех на крутом вираже, обставил, как неразумных котят, не умеющих и никогда не умевших устраиваться в жизни. Арик сменил «Волгу» на подержанную иномарку и тут же объявил, что ему надо немедленно от кого-то скрыться. Желательно на полгода. Но сойдет и месяц. Позвонили тетке Муре. Тетка Мура спешно, с оказией, выслала гостевое приглашение. Арик отбыл на Землю обетованную.
Через месяц Рина устроила большой прием по случаю возвращения Арика. Подавали красную рыбку и салями, что по тем временам проходило по статье подвига. Арик был весел, скалил белые зубы, сверкал загорелой лысиной, называл Израиль «Израиловкой» и обещал «таких делов с евреями наделать, что вы все вздрогнете».
— Евреи это кто? Тетка Мура? — спросила Ляля.
Арик смеялся и намекал на какие-то умопомрачительные знакомства, которые он свел на пляже в Тель-Авиве. На вопрос о тетке Муре сказал, что «старушка бэсэдэр», в том смысле, что «нормалек», и быстро переключился на крокодилий питомник, сильно поразивший его воображение во время экскурсии на север страны. Раздавал подарки: Ляле с Мишей банку кофе, Татьяне с Леонидом маленький красный пластмассовый флакончик. Татьяна думала — духи. Оказалось — ванильная пропитка для торта. Татьяна повертела флакончик в руках, сунула в сумку и забыла. Через год, роясь в сумке, обнаружила флакончик со сползшей этикеткой и долго морщила лоб. Потом вспомнила, решила тут же использовать и даже завела тесто, но из флакончика пахнуло такой кислятиной, что Татьяна чихнула, быстро заткнула пробку и выбросила флакончик в ведро. «Ну почему с Ариком всегда так? — подумала она, усмехаясь. — Снаружи Версаль, а внутри — кислятина?»
