— Зачем она так? — спросила Татьяна Лялю.
— А ей приятно, — ответила Ляля.
— Приятно?
— Ну да. Она же замуж выходит. А у Маргоши такой облом. Как не порадоваться за подругу! — и убежала танцевать с Мишей.
Через месяц Рина выкинула мальчика.
Через два Витенька женился на Алле.
— Лень, а у тебя женщины до свадьбы были?
— Конечно!
— Много?
— Мне хватало.
— Ну и как они… там?
— Где?
— Ну вообще? Как они?
— Ничего. Мне нравилось.
— А почему «конечно»?
— Потому что у всех мужчин до свадьбы бывают женщины.
— Интересно, если у всех мужчин до свадьбы бывают женщины, то почему не у всех женщин до свадьбы бывают мужчины?
— Вопрос неплохой. Сама-то знаешь ответ?
— Знаю. Потому что некоторые мужчины очень любят хвастаться!
Она кулачками бьет его в грудь. Он перехватывает ее руки, разжимает кулачки и ладошками гладит себя по щекам.
— А ты колючий!
— Я всегда колючий.
— Нет, сегодня особенно. Может, ты ежик?
— Может быть. И как меня зовут?
— Тимонен.
— Финн, что ли?
— Ага, после финской войны затерялся в диких лесах Закарпатья.
— Какого Закарпатья, с ума сошла?
— Ну что такого, ну перепутала немножко! Сразу в крик! Затерялся в диких лесах Карелии. Не успел вовремя перейти границу.
— Дезертир?
— Пацифист. Раз ты ежик, давай фыркай.
Он фыркает и проводит пальцем по ее щеке.
— Слушай, а ты сегодня совсем не колючая.
— Дурак!
— Может, ты морская свинка?
— Не, я хомяк. Он мягче. Хомяк-надомник.
— Почему надомник?
— Сижу дома, наблюдаю жизнь. Видела, как Витенька с Аллой ссорились за занавеской.
— За занавеской? Почему за занавеской?
— Наивный! — вздыхает она. Он действительно наивный, этот Леонид. Ничего не видит, ничего не слышит. Может прийти в гости, взять с полки книгу, уткнуться и просидеть целый вечер не шелохнувшись. — Это потому, что тебе все всё прощают. За занавеской — чтобы никто не видел. Все знают, что Витенька ее терпеть не может.
— Я не знал.
— Ты ничего не знаешь! А знаешь, как они поженились? Витенька ходил, плакался на свою несчастную жизнь. Ну, что Маргоша не соответствует уровню его притязаний. И к Марьсеменне ходил, и к Шуре с Мурой, и к тете Лине, и к Ляле захаживал. Только она его выгнала. Сказала, чтобы стыдобищу не разводил. Ты слушаешь?
— Угу. А зачем он плакаться ходил?
— Ну, Витенька же всеобщий сыночек. Ему надо, чтобы его любили, жалели и решали за него. Если бы Марьсеменна сказала: «Бросай, Витенька, свою Маргошу! Не пара она тебе, такому умному, талантливому и красивому!» — то кто бы был виноват?
— В чем виноват-то? Что уж, и девушку бросить нельзя?
— А ты бросал?
— Бросал.
— Ну и как?
— Никак. Никому не плакался.
— Это потому, что ты черствый и нечуткий.
— Я чуткий, чуткий! Особенно в некоторых местах. Показать?
— Да ну тебя! Пусти! Я серьезно! А девушкам каково?
— Честно? Понятия не имею!
— Нет у тебя никакого чувства вины!
— Точно нет. А у Витеньки есть?
— Есть. А ему надо, чтобы не было. Это, знаешь, такое благородство наоборот. Мол, я очень чувствительный, сам на подлость не способен, так вы за меня ее сделайте. Короче, плакался, плакался, а потом тетя Лина вдруг и говорит: «Так когда ты Аллочке предложение сделаешь?» Он остолбенел. А тетя Лина: «Ну не ко мне же ты каждый день ходишь!» А он именно к ней ходил. Под конец она спрашивает: «Кстати, тебя куда распределяют? В Конотоп? В Житомир?» Витенька все понял, подумал и женился. Теперь тетя Лина им письма пишет.
— Что за чушь! Они живут в одной комнате!
— Ничего не чушь, а очень даже умно! Если встревать, будет очередной скандал. А так она письмо написала, их замечательную супружескую жизнь проанализировала, советы дала, на обеденном столе оставила и ушла. Они прочли, к сведению приняли, и все тихо-мирно.
— Может, матушке намекнуть, чтобы она нам тоже письма писала?
— Было бы неплохо. Только, боюсь, она нас срочными телеграммами забросает. Большой прорыв будет в бюджете. Лень…
— Что?
— А они какие были, твои девушки?
— Какие? Хм… Черт, не помню! Может, их и не было вовсе?
Жили так. Ляля с Мишей сами по себе. И Рина с Ариком сами по себе, в восьмиметровой комнатке на Рождественском бульваре, куда Капа быстренько выписала Рину к своей престарелой тетке. Тетка помещалась тут же, в соседней комнате, углом отрезанной от коммунальной кухни. Но престарелая тетка — не в счет. Тут начинались существенные различия между ними и Татьяной. Различия в наличии личного. У Рины и Ляли кастрюли свои, а у Татьяны — Марьи Семеновны. У Рины и Ляли друзья свои, а у Татьяны — общие родственники. У Рины и Ляли время свое, а у Татьяны — коммунально-семейное. Ляля после работы приходит домой, ложится на диван и закидывает ноги на спинку. Рина вечером заходит к Шурам-Мурам, кушает борщ и берет домой баночку — для Арика. А Татьяна бежит чистить картошку. Если чистить картошку не надо, все равно бежит. К Рине и Ляле можно прийти, забраться с ногами в кресло, целый вечер пить чай и сплетничать. А к Татьяне — нет. Или так: к Рине и Ляле можно прийти, а к Татьяне — нет. У Татьяны можно прийти к Марье Семеновне. К Татьяне однажды без спросу пришла подружка Тяпа, к тому времени уже основательно подзабытая. Татьяна увела ее в свою комнатку, закрыла дверь и только после этого бросилась на шею: «Тяпка! Нахалка! Ты чего не приходишь?!» Марья Семеновна дверь открыла и попросила «деточек» больше не запираться. Тяпа посидела полчасика на краешке стула и убежала. «Деточка!» — говорит Татьяне Марья Семеновна и следит, чтобы «деточка» после работы до скрипа драила коммунальный сортир. Лялю и Рину никто «деточкой» не называет, но и не следит никто. Как-то Татьяна зашла к Рине с Ариком и наткнулась на ноги. Ноги лежали поперек коридора. Татьяна пошла вдоль ног и под обеденным столом, на красном ватном одеяле обнаружила спящего молодого человека. Она стояла, смотрела на эти ноги, и на это одеяло, и на этого спящего человека и жгуче завидовала Рине, что та может вот так, легко, без спроса, поселить кого-то под своим столом и даже не думать о том, что об этом скажут соседи.
— У нее там ноги в коридоре… — тоскливо сказала Татьяна.
