Ко всем вышеперечисленным достоинствам Чинзано как мужа следует прибавить еще одно. Он был патологически мягкотел. Никому и никогда за всю свою сорокапятилетнюю немаленькую жизнь Чинзано не сказал слова «нет». Он и на Изабелле Львовне так женился. Пришла она как-то к нему домой и говорит:
— Чинни! (Она его Чинни звала, уменьшенное от Чинзано.) Не хочешь ли ты сделать мне предложение?
— Хочу! — пискнул Чинзано, почуяв неладное. — А какое?
— Руки и сердца, какой же ты непонятливый!
Чинзано поначалу замялся, заерзал, но перечить даме не стал, потому что не мог позволить себе такой наглости.
— Делаю тебе, Изабелла, предложение руки и сердца! — переборов себя, с достоинством произнес он, покоряясь судьбе.
Тут, кстати, надо заметить, что Чинзано звал жену исключительно полным именем, а она его — фамильярным детским прозвищем, чем очень способствовала развитию в Чинзано чувства оскорбленного собственного достоинства. С годами он, однако, привык и даже находил в таком положении ряд преимуществ. Он, например, ни при каких обстоятельствах ни за что никогда не отвечал. Спросят его бывало:
— Который час?
А он не отвечает. Или вот еще:
— Как пройти в библиотеку?
Тут Чинзано окончательно теряется и, ставя ножки внутрь, начинает немедленное удаление от очага опасности. Нет, конечно, если Изабелла Львовна рядом, тогда другое дело. Чинзано смотрит вверх — на Изабеллу Львовну, Изабелла Львовна вниз — на Чинзано. Если Изабелла поощрительно улыбалась, Чинзано делал глубокий вдох и говорил что-нибудь в том смысле, что сейчас полвторого или библиотека за углом направо. Но чаще всего Изабелла Львовна совсем не улыбалась, а смотрела на Чинзано весьма сурово и брала инициативу в свои руки, к немалому его облегчению. Он не вполне был уверен, что имеет право высказывать свое мнение про полвторого или библиотеку за углом.
Чинзано жил в дисциплинарном порядке. Какой суп к обеду сварить, или в прачечную там что снести, или мусор вынести, или на рынок за картошкой — на все поступали конкретные директивы. Доходило до смешного. Едут как-то Изабелла Львовна с Чинзано в автобусе.
— На заднее сиденье — марш! — командует Изабелла Львовна.
Чинзано в уголок забивается, коленки домиком складывает и едет себе тихонько. А тут парень какой-то входит, небольшой такой, лет двенадцати. Подходит к Чинзано.
— Ты бы, дяденька, место подрастающему поколению уступил! — говорит парень.
Чинзано, конечно, вскакивает, Изабелла Львовна в крик, а что делать? Он же парню отказать не может. И Изабеллу Львовну ослушаться — лучше сразу умереть. Так и ехал дальше — наполовину сидя, наполовину стоя. Весь в слезах.
От круглосуточного глядения вверх и подтягивания на цыпочках Чинзано совсем расхворался. Невроз, понос и остеохондроз стали его постоянными спутниками. И спиртное, конечно. Пил он по-черному, чем очень досаждал Изабелле Львовне. И она ему очень досаждала своим неусыпным надзором. И решился Чинзано на отчаянный шаг. Он пошел на рынок и у старика Лепорелло купил немножко яду. Потом он пошел в стоматологическую клинику и попросил сточить ему зубы. После сточки в зубах просверлили маленькие дырочки, и Чинзано отправился домой с чувством глубокого удовлетворения. Дома он заперся в ванной, поместил в дырочки по капле яда и прикрыл сверху кусочками вчерашней газеты — чтобы не отравиться. Ночью в широкой супружеской постели разыгрывался первый акт трагедии о вреде ядохимикатов в жизни отдельных индивидуумов. Чинзано кусал Изабеллу Львовну в ноги, оставляя в икроножных мышцах смертоносную жидкость. Если бы кто-то сказал ему, что он практически сочится ядом, то несчастный наш друг только усмехнулся бы. Настолько очерствело его сердце.
Наутро Изабелла Львовна обнаружила на ногах укусы и поинтересовалась у Чинзано, не он ли развел в квартире эту гадость — клопов и тараканов. Но Чинзано только засмеялся легким смехом и ответил, что это никакие не клопы и не тараканы, а невинные самцы комаров, оставшиеся в доме с видом на дальнейшее жительство после окончания весенне-летнего сезона, без прописки, но с временной регистрацией. Изабелла Львовна совершенно удовлетворилась ответом и отправилась выгуливать свой выводок малолетних цыплят. Вечером экспансия повторилась. И повторялась еще ровно десять ночей.
Через десять ночей Изабелла Львовна, по расчетам Чинзано, должна была покинуть сей бренный мир. Но Изабелла Львовна никак не покидала, а яда становилось все меньше и меньше. Когда яда совсем не осталось, Чинзано начал замечать, что с Изабеллой Львовной происходят странные метаморфозы. Не то чтобы она планировала отбросить задние конечности. Скорее наоборот. Становилась все живее и живее. Живописью заинтересовалась. В консерваторию стала ходить. Научно-исследовательский труд задумала. С этим научно-исследовательским трудом о пользе насекомых в замкнутом пространстве жилища городского жителя начала XXI века она потом защитила диссертацию и даже съездила в Париж на Всемирную выставку, где получила золотую медаль ОСОВИАХИМа от бывшего СССР. С внешними ее данными тоже происходили катаклизмы. Она стала гораздо меньше ростом, вся как-то скукожилась, съежилась, похудела, говорила старческим надтреснутым голосом и носила очки минус десять с затемненными стеклами, чтобы лампочка в 40 ватт, подвешенная над ее письменным столом, не слепила глаза.
В смысле женских достоинств Изабелла Львовна тоже стала совершенно другим человеком. Если раньше ее корпуленция вызывала у представителей сильного пола резкую тахикардию, переходящую в инфаркт миокарда, то теперь их пульс замедлялся настолько, что почти останавливал свое движение в нежной раковине запястья. Чинзано, увидев однажды поутру, когда Изабелла Львовна совершала свой туалет, ее иссохшую грудь, перестал дышать, окоченел и даже стал отвердевать. Словом, Чинзано убил — в переносном, конечно, смысле — сразу двух зайцев. Оставил жену в живых и остановил усилием недюжинной воли ее потуги и притязания выглядеть супервумен в глазах общественности. Он даже немного гордился собой — все-таки и он тоже рисковал жизнью в этой неравной борьбе. А если бы яд просочился сквозь газету!
Что касается их супружеской жизни, то интенсивность ее вследствие предпринятых усилий несколько изменилась. Дело в том, что Изабелле Львовне физиологические излишества были уже ни к чему. Благодаря научной деятельности она стала приносить в дом неплохой доход, и это полностью ее удовлетворяло. Хозяйство полностью перешло в руки Чинзано, и он впервые в жизни почувствовал себя человеком. Да и его страсть к возлияниям больше никого не волновала и он мог предаваться ей, невзирая на разрушенное здоровье и отсутствие зубов. Ведь граппу не кусают.
Так, попивая граппу с кьянти и слушая Чинзано, мы едем во Флоренцию. Время от времени Чинзано засыпает у Мышки на плече и начинает мирно похрапывать. Тогда нам приходится наполнять его стакан и подносить ему к носу. Чинзано вздрагивает, встряхивается, чмокает, облизывает сухие губы и приходит в себя. Придя в себя, он начинает отчаянно икать, Мышка хватает носовой платок, бежит в туалет, смачивает платок холодной водой и прикладывает Чинзано ко лбу. Полежав минут пятнадцать с платком на голове, он продолжает свое повествование. Мы не все понимаем, так как дикция у Чинзано вследствие явной недостачи зубов и переизбытка спиртного еще та. Но не перебиваем. Мы боимся, что Чинзано начнет все сначала. Мы киваем и поддакиваем. Дескать, все хорошо, дорогой. Мы с тобой. Ничего не бойся. И вливаем в него очередную порцию граппы.
