Я смотрю на Мышку и понимаю, что, если мы сию секунду не предпримем героических усилий по задержке подвижного состава, она нам не простит. Я бегу в другой конец вагона, отыскиваю второй стоп-кран и тяну на себя злополучный рычаг. Поезд стонет, заходится в предсмертном хрипе и наконец замирает.
— Слава богу! — шепчет деморализованная Мышка и сглатывает последние слезинки.
…Мы несемся в тамбур и распахиваем дверь. Гремя коленями и бутылками, нелепо вскидывая ноги, Чинзано прыгает через шпалы. Добежав до нашего вагона, он останавливается в недоумении и, задрав голову, жалобно смотрит на нас. Ступеньки доходят ему ровно до мочки уха. Мы свешиваемся вниз. Мы тянем к Чинзано руки. Чинзано не может ответить нам взаимностью. Его руки заняты граппой. Мы растопыриваем пальцы и хватаем его, кто за что горазд. Мурка горазда за шиворот, Мышка — за рукав, а я — за остатки волосят. Мы втаскиваем Чинзано в тамбур, валимся на спину и отдуваемся. Мы волочем его в купе. Мы кладем его на диван. Мы вливаем в него стакан граппы. Мы ужасно волнуемся. А вдруг он так и не придет в себя и мы останемся в чужой стране с иностранным трупом на руках? Однако наши опасения беспочвенны. Через пять минут Чинзано вздыхает и открывает один глаз. Он вертит этим глазом по кругу — в угол, на нос, на предмет — и наконец останавливает его на бутылке граппы. Мы наливаем еще стакан. Чинзано выдувает и его. После чего откидывается на спинку кресла, блаженно вздыхает и с места в карьер начинает рассказывать нам печальную повесть своей жизни.
История Чинзано,
рассказанная им самим в состоянии сильного алкогольного опьянения под стук колес, мерное икание и неоднократные попытки выйти вон по малой и большой нужде, а также немедленно стошнить прямо не сходя с места
Вы не поверите, но наш Чинзано родился и вырос в очень хорошей семье, даже где-то аристократичной. Его папа был граф. Настоящий итальянский граф. Он жил в роскошном палаццо на вершине холма. В кипарисовой роще, окружавшей палаццо, разгуливали фазаны и били фонтаны. Павлины там тоже водились. И маслины. Прекрасные пейзанки, распевая во все горло арии из классических опер, карабкались по шпалерам за румяными персиками. Словом, это был настоящий рай. Папа граф воспитывал своего сына в строгости. Дал ему католическое образование, заставлял по воскресеньям ходить к мессе, вовремя причащаться и вовремя исповедоваться. Чинзано это дело не очень любил, однако папе не перечил. Он с детства ощущал на своих плечах нелегкую миссию продолжения вековых фамильных традиций и фамильного бизнеса.
А бизнес был такой. На всю округу, куда хватит глаз, простирались виноградники, издавна принадлежавшие семье Чинзано. На этих виноградниках рос самый вкусный в округе виноград, из которого делали самое вкусное вино. Вино разливали в керамические бутылки с сургучной печатью, на которой был выдавлен герб рода Чинзано, и развозили по всему миру. Лучшие магазины Парижа, Лондона и Нью-Йорка стояли в очереди на получение партии божественного вина. Цены, как вы понимаете, зашкаливали.
Тут надо сказать, что сам папа граф спиртного в рот не брал и домашним не давал. Он когда-то в юности сильно злоупотреблял этим делом и по своему опыту знал, что стоит один раз начать — и конца-краю не будет. Так и Чинзано внушал: «Не пей, мальчик, в жизни есть другие радости!» Чинзано и не пил. Но вот что ужасно: никаких других радостей в жизни не встречал, потому что никаких других радостей для апробации папа ему не предоставлял. А юная душа жаждала. И судьба пришла ей на помощь.
Папа Чинзано был немолод и давно болел сердцем. И вот однажды он приготовил огромную партию вина для одного парижского ресторана, который раньше никогда его не подводил. Вино не успели разлить по бутылкам, и оно в дубовых бочках томилось у папы в подвале. А сам папа томился в парадном зале своего палаццо в ожидании чека от директора ресторана, чтобы отправить ему вино. Но чека он не получил. Он получил письмо от доброжелателя, в котором говорилось, что директор — скотина! — уже выставил в карту вин другое вино с таким же названием, но в два раза дешевле. Папа умер в одночасье от разрыва сердца, не дождавшись ни предоплаты, ни заседания суда, на котором должны были восстановить его доброе имя. Так Чинзано стал обладателем поместья, виноградников и жуткого количества прокисшего винища.
Папу похоронили скромно, но прилично. На поминках Чинзано напился так, что упал под стол и под столом полз на выход, утробно рыча и время от времени вцепляясь зубами в икры ни в чем не повинных граждан. Соседи и пейзане качали головами и говорили, что же делать, ничего страшного, бедный мальчик, он так переживает смерть папы! На следующий день бедный мальчик спустился в папин подвал и не поднимался на белый свет до тех пор, пока не выдул вино из всех бочек, после чего его поместили в местный стационар и не выпускали ровно три недели. Чинзано лежал под капельницей и думал о своей злосчастной судьбе. А медсестра Вероника, перед тем дежурившая у его постели, лежала в соседней палате и проходила курс интенсивной терапии от отравления ядовитыми винными парами.
Через три недели Чинзано вышел из своей палаты, а медсестра Вероника вышла из своей. Они столкнулись в коридоре, и Чинзано тут же, не сходя с места, сделал ей ребенка. Вероника ребенка родила, сдала с рук на руки Чинзано и растворилась в сиреневом тумане. А Чинзано остался с крошкой на руках. Крошке настоятельно требовалась мать, поэтому Чинзано скоропостижно женился на своей экономке, у которой уже был один ребенок и она знала, как не нужно обращаться с детьми. Экономка тут же родила Чинзано еще сына и умчалась в сиреневую даль с пастухом. А наш герой остался с тремя совершенно ему ненужными детьми на руках. Через год от экономки пришло письмо, в котором говорилось, что пастух погиб как герой на рогах у племенного быка Бернадетто, и потому она посылает на воспитание Чинзано сына этого самого пастуха, названного в честь быка, когда тот еще вел себя прилично и не был замечен в убийстве. Прелестный малыш, передавший Чинзано письмо, оказался как раз этим сыном. Что делать, пришлось и его пригреть. На радостях Чинзано ушел в долгоиграющий запой, а когда вышел, не досчитался половины зубов и волос. К тому времени малышам пришла пора идти в школу, и Чинзано опять решил жениться. Так он нашел свое счастье — красавицу Изабеллу Львовну. У нее папу звали Лев, поэтому и мы будем звать ее на русский манер.
Вы спросите, за какие такие заслуги красавица Изабелла Львовна полюбила нашего невзрачного Чинзано со склонностью к излишествам? Отвечу. За детей, конечно. Красавица Изабелла Львовна была прирожденная мать и без детей жизни своей не мыслила. У нее и своих-то было семеро, а тут еще четверо подвалило. Вот радость!
Изабелла Львовна, дама прекрасная во всех отношениях, обладала двухметровым ростом, бюстом № 6, осиной талией, халой на голове и подозрительной волоокостью, навевающей мысли о коровьем происхождения этого исключительного экземпляра женской мясо-молочной породы. Наш Чинзано ей в подметки не годился. Вернее, в подметки-то он ей как раз и годился, потому что мотался рядом с Изабеллой Львовной где-то на уровне коленок, ну, если встать на цыпочки и сильно вытянуться — подмышек. Растительный покров, как мы уже говорили, Чинзано имел весьма приблизительный, при ходьбе ставил ножки носками внутрь, да и походка была у него несколько дробная, с мелкими шажками и неуверенным подрагиванием рук. Алкогольная такая походка, выработанная годами неустанного употребления. Плечи он держал на разном уровне, а голову обыкновенно втягивал в плечи — чтобы ее, не дай бог, никто не заметил. Изабелла Львовна глядела при нем царицей. Может, оттого и держала его при себе, кто знает. По жизни Изабелла Львовна вела Чинзано буквально за руку. Практически тащила, время от времени поддавая пинком по мягкому месту. Она и на работу его устроила, экспедитором в расположенное неподалеку от дома общество инвалидов труда. Палаццо свое он давно пропил. Работал Чинзано старательно, но безынициативно. Жалоб на него не поступало, но и благодарностей не было. Изабелла Львовна считала, что пристроила мужа весьма удачно, и усиленно занималась своей карьерой оперной певицы в доме народного творчества макаронной фабрики № 5.
