— Тогда эта. — И Мышка извлекает на свет розовое чучело в голубых трупных пятнах.
— Я немедленно покидаю эту страну! — заявляет Мурка с отнюдь не дипломатической непреклонностью.
— Да? — удивляется Мышка и покачивает на руках обе маски, как будто собирается покупать их на вес. — А мне нравится. Может, все-таки эту… — И она поворачивается к багровой. — Или эту… — И она поворачивается к трупной. — Нет, лучше все же эту… — И она поворачивается к багровой.
Длиться это может часами.
— И масочки кровавые в глазах, — бормочет Мурка, твердым шагом подходит к Мышке, выхватывает у нее маски и выставляет ее за дверь.
— Ну что, Мопс, — поворачивается она ко мне. — Спрячем наши истинные лица?
— Может, наоборот, покажем?
Мурка кивает. Через пять минут у нас в руках: маска Пьеро и длинный белый шелковый балахон с мохнатыми помпонами вместо пуговиц для Мышки, маска Пиноккио с длиннющим острым носом, полосатый колпачок с кисточкой, полосатые гольфы и коротенькие штанишки для Мурки и маска Коломбины, декорированная платьицем с пышной клетчатой юбочкой и бубенцами — для меня.
Мы возвращаемся в гостиницу и переодеваемся в карнавальные костюмы. Пора ехать на маскарад. Чиполлино за стойкой нет, и это наводит меня на мысли о неудавшейся личной жизни. «Вот возьму и познакомлюсь с каким-нибудь итальянцем!» — мстительно думаю я, как будто Чиполлино узбек или по крайней мере представитель малых народов Севера. О, как несвоевременны были эти мысли! Как пагубны! Как тлетворны!
Мы хватаем такси и едем в бар, название которого Челентано написал Мурке на бумажке. Бар находится на окраине города, в грязноватом подвале. Ничего хорошего от такого заведения ждать не приходится. Я и не жду. Детина в драных джинсах проверяет на входе наши пригласительные билеты. На меня он смотрит с какой-то странной ласковой улыбкой и, кажется, даже хочет погладить по плечу. Я уворачиваюсь от его лапищи, и по щербатой лестнице мы спускаемся вниз.
Внизу полно народу. В воздухе стоит какой-то странный запах. У меня начинает болеть голова. Мышку тошнит, о чем она сообщает мне полузадушенным голосом из-под маски. Я не вижу ее лица, но готова поклясться, что оно отливает трупной голубизной, как полюбившаяся ей маска, оставленная в магазине. Мурка скачет рядом. Она высматривает Челентано. Вот он появляется и увлекает ее за собой в глубь подвала. Мурка млеет. «Как хорош!» — шепчет она нам, прежде чем испариться. Лично мне кажется, что Челентано сильно смахивает на манекен из магазина мужской одежды. Но свое мнение я предпочитаю держать при себе.
Чья-то рука ложится на мое плечо. Я оборачиваюсь. В черной полумаске и черном плаще передо мной стоит дивное видение. Видение тянет меня за руку в сторону барной стойки.
— Иди к Муре! — сквозь зубы шепчу я Мыши.
— Убьет! — так же сквозь зубы отвечает мне Мышь.
— Пристройся сзади и попытайся остаться незаметной! — скрежещу я.
Мышь отваливает. Видение все настойчивей тянет меня за собой. От него исходит нежный, чуть женственный аромат. Я знаю этот аромат. Так пахнут одни духи от Черрути. Они мне очень нравятся.
Черрути сажает меня на высокий стул у стойки и заказывает коктейли.
— Кара! — говорит он, что в переводе с итальянского означает «дорогая!», и берет меня за руку.
Неужели даже под маской он разглядел мою неземную красоту?
Между тем Черрути вынимает у меня из рук бокал с коктейлем, поднимает со стула и ведет танцевать. Движения его воздушны, прикосновения легки. Черрути нежно вынимает у меня из рук сумочку и оглядывается, как бы в раздумье, куда бы ее пристроить, чтобы освободить мне руки. Ничего не придумав, он отдает сумочку обратно и спрашивает:
— Здесь или дома?
Я совершенно теряюсь. Что значит: здесь или дома? Или мне послышалось? Может, я неправильно перевела? Я пожимаю плечами. Мол, как хочешь, дорогой.
— Дома, — решает Черрути и увлекает меня к выходу.
На этот раз я перевела совершенно точно. Ведь «коза» по-итальянски дом, правда? Я оборачиваюсь, чтобы подать девицам знак. В том смысле, чтобы не ждали к завтраку. Мурка танцует с Челентано, положив мордаху ему на плечо. Мышка уныло топчется сзади, волоча по полу рукава своего белого балахона. Мы с Черрути выходим в ночь. Вот он — вот он, тот счастливый случай, подвернувшийся мне, чтобы я смогла отомстить Чиполлино за порушенные надежды!
Мы идем по темной улице. Черрути сосредоточен и даже несколько хмур. Я спотыкаюсь на картонных каблучках. Черрути подхватывает меня под локоть и что-то быстро произносит. Что — я не понимаю, но по интонации догадываюсь, что он предлагает мне снять маску для беспрепятственного прохождения дистанции до этой самой «козы». Я пытаюсь снять маску, но какая-то тесемочка зацепилась за какую-то завязочку, и узелок затянулся. Я дергаю за тесемочку, но узелок затягивается еще туже. Черрути подходит ко мне, поворачивает спиной, развязывает узелок и снимает маску.
— Спасибо! — говорю я на чистом русском языке и оборачиваюсь.
Черрути смотрит на меня. Глаза его расширяются. Рот раскрывается. Он шмякает губой о губу, как обалдевшая рыбина, и вдруг издает странный жалобный звук.
— А! — вякает Черрути. И еще раз: — А-а-а!
Впечатление такое, будто он пробует голос перед оперной арией. Потом Черрути несколько осваивается с ситуацией и голос его крепнет.
— А-а-а-а-а! — орет он. И звук этот полон ужаса.
Тут я тоже пугаюсь. Неужели у меня что-то с лицом? Что-то страшное? Я судорожно ощупываю нос и щеки. Вроде все в порядке.
— А-а-а-а! — орет Черрути.
Наконец он замолкает.
— Ну что ты? Чего орешь? — ласково спрашиваю я. Мама учила меня не раздражать сумасшедших.
Черрути с трудом переводит дыхание.
— Кто ты? — тихо спрашивает он.
Ей-богу, странный вопрос. Что он ожидает услышать? Мою автобиографию? Должность? Социальное положение? Гражданское состояние?
— Я Мопси, — просто отвечаю я.
— Моп-си… — повторяет он по слогам. — Мопси — это что?
— Мопси — это я, — еще ласковей говорю я.
Дать ему подробные объяснения я не в состоянии — нет у меня такого запаса иностранных слов. После краткого раздумья я лезу в сумочку за русско-итальянским разговорником. Тут Черрути ведет себя еще более странно. Он бросается на меня с тигриной прытью и выхватывает сумочку из рук.
— Нет! — кричит он. — Я сам! — И срывает с моей сумочки замок.
Я пытаюсь протестовать. Что, честное слово, за безобразие такое! Это все-таки моя сумка! Но Черрути, видимо, считает иначе. Он опрокидывает сумочку и вытряхивает вещи прямо на землю. Моя чудная пудреница от Живанши прыскает на булыжник зеркальной россыпью. Черрути роется в сумке. Наконец останавливается, поднимает голову и медленно подходит ко мне.
