— Вот именно! На другой курс! — И Мурка начинает подниматься. — На какой это другой курс мы ложимся? Не знаю никакого другого курса! У меня лично курс на Венецию! Надо немедленно идти в кабину и требовать объяснений!
И Мурка пытается переползти через Мышку. Но через Мышку фиг переползешь. Мышка лежит в кресле практически бездыханная, а у Мурки не та комплекция, чтобы протиснуться между Мышкиными коленями и спинкой переднего кресла. Собственно, именно это — слабое здоровье Мышки и внушительная комплекция Мурки — спасло наш рейс. Мурка не добралась до кабины. Мурка застряла. Она застряла так прочно, что даже настоятельная просьба стюардессы занять свое место, привести спинки кресел в вертикальное положение и пристегнуться не возымела никакого действия. Всю посадку Мурка провисела между Мышкиными коленями и спинкой переднего кресла, страшно ругаясь на все авиакомпании в мире, которые делают такие узкие проходы.
Мы благополучно приземлились. И все пассажиры так же благополучно вышли из самолета на летное поле, где их ждали автобусы. Только нас никто не ждал. Наоборот, это мы ждали. Мы ждали, когда придет механик и выколупает Мурку. Механик пришел, стамеской отжал Мурку от спинки переднего кресла, просунул в щель руку и выдернул Мурку наружу. Мурка отряхнулась, посмотрела на нас сверху вниз и сказала:
— Ну, чего сидите? Ночевать тут собираетесь? Я лично вас ждать не буду!
И пошла на выход.
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой появляется первый герой романа, а Мурка многое теряет, но при этом не теряется
Итальянскую таможню мы проходим без приключений. Выходим на улицу. Пассажиры нашего рейса уже успели разъехаться по своим отелям. Площадка перед аэропортом пуста. Только вдалеке маячит одинокое такси. Мурка подбегает к такси, стучит в стекло и кричит:
— How much?
Мурка свято верит, что слова «how much» — та универсальная отмычка, с помощью которой в любом конце света можно открыть сердца и официантов, и таксистов, и портье, и продавцов. Надо только крикнуть погромче «how much?» и ткнуть пальцем в нужный предмет. Что она и проделывает сейчас. Она тычет пальцем в такси, как будто собирается его купить. Однако таксист прекрасно ее понимает. Он берет бумажку и пишет: «30». Что означает: «30 евро». Много это или мало — мы все равно не знаем, поэтому безропотно залезаем в машину. Через десять минут таксист паркуется у довольно заштатного отельчика. Отельчик расположен в одном из подъездов жилого дома. Звезды две, я думаю.
Место, куда нас привезли, называется Местре — континентальная часть города, расположенная вдали и от каналов, и от достопримечательностей, и от добропорядочных туристов. Пока шофер выгружает наши чемоданы, я делаю Мурке знаки глазами: мол, что за богадельня? От тебя такого не ожидала. Мурка в ответ тоже лупает глазами и показывает на Мышку. Мышка суетится вокруг шофера и пересчитывает вещи. Она все равно нас не слышит и не видит.
— Это я специально, — шепчет Мурка, не разжимая губ. — Чтобы не травмировать Мышь. Представляешь, что бы с ней было в пятизвездочном отеле?
Я представляю. И внутренне соглашаюсь с Муркой. Мышка в пятизвездочном отеле — это Золушка, не успевшая вовремя уйти с бала и застуканная мачехой. Мышка в пятизвездочном отеле — это обеспеченный нервный стресс с последующим обмороком. Мышка в пятизвездочном отеле — это «Ой, я боюсь позвать горничную, потому что она такая важная, а я в платье тысяча девятьсот семьдесят седьмого года фабрики «Большевичка» и башмаках «Красный скороход»!».
Все-таки Мурка молодец. Это только с виду она черствая и бесчувственная, а внутри — мягонькая, как разогретая булочка. Мурка, а не я догадалась позаботиться о Мышке и пощадить ее чувства, особенно комплекс неполноценности, который у Мыши больше ее аристократического носа. Мурка, а не я догадалась создать ей нормальные условия в непривычных обстоятельствах. Мурка, а не я догадалась облегчить ей стресс от выезда за границу. Я чувствую, как слезы умиления просятся наружу из моих глаз.
— Опозорит, потом стыда не оберешься, — бурчит Мурка где-то сзади, и слезы мои тут же высыхают.
На улице Мышка с криком: «Я сама, да что вы, не затрудняйтесь!» — выдирает чемоданы из рук шофера.
Мы входим в холл. Холл крошечный — два на два, как тюремная камера. В холле — стойка. За стойкой — портье.
О!
И еще раз: О! О! О!
С большой буквы.
Я не буду описывать портье. Просто не смогу. Просто нет таких слов в великом и могучем русском языке, которые могли бы выразить эдакую красоту. Скажу только: у него фигура — как равнобедренный треугольник, поставленный на вершину. А я очень падка на такие именно фигуры, потому что Большой Интеллектуал в этом смысле не очень меня балует. Портье смотрит на нас, и в его прекрасных глазах светится доброта, ум, честь и совесть. Все это там же, в глазах, смешивается и изливается на нас пленительным коктейлем, от которого можно потерять собственные ум, честь и совесть. Если они есть.
— Что стоишь как дура! Закрой рот! — говорит Мурка и пихает меня в бок.
Совершенно оглушенная, я протягиваю портье паспорт. Он берет паспорт и улыбается мне — мне, только мне, мне одной! — чарующей улыбкой.
— Добро пожаловать! — говорит он на чистом итальянском языке, и я издаю громкий стон.
Вы знаете, что такое бельканто? Нет? Вы не знаете, что такое бельканто? Тогда я вам сейчас скажу. Бельканто — это то, что я только что услышала. Я смакую каждый звук. Губы мои шевелятся. Глаза закатываются. Я счастлива.
— Иди, иди, поторапливайся! — И Мурка толкает меня к лестнице. — Интересно, у них в номерах душ имеется? — ворчит она.
Я иду. Поторапливаюсь. Спотыкаюсь на каждой ступеньке. Сзади портье тащит наши чемоданы. Я чувствую спиной каждое его движение.
Душ в номере имеется. Также имеются раковина, унитаз и даже биде, что очень радует моих девиц. Но я не замечаю этих чудес цивилизации. Я падаю на кровать и устремляю глаза в потолок.
— Ой, де-евочки! — мечтательно выпеваю я. — Что я вам скажу!
— Господи, ну что ты можешь сказать! — отвечает Мурка. — Втюрилась в своего Чиполлино, вот и весь разговор.
— Почему Чиполлино? — Я приподнимаюсь на локте. Логика Мурки иногда ставит меня в тупик.
— Потому что это типичное общество «Трудовые резервы». Наверняка где-нибудь имеется дядюшка Тыква и подружка Редиска. Узнаю твой вкус, дорогая.
Мурка — сплошная язвительность. Сзади Мурки скачет Мышка.
— Ага, ага, Чиполлино. Ага, ага, «Трудовые резервы». Ага, ага, вкуса у нее никогда не было, — услужливо поддакивает Мышка Мурке.
Они всегда найдут, что бы такого гадкого мне сказать.
Что касается вкуса, то я полюбила Чиполлино совсем не за его трудовое прошлое, а за прекрасное настоящее. Я полюбила Чиполлино как предмет в пространстве. Как экспонат в музее восковых фигур. Как выставочный экземпляр в палате мер и весов. Как грезу, нашедшую неожиданное воплощение в реальности. Но, кажется, я что-то увлеклась. Кстати, трудовое прошлое у моего Чиполлино имелось, и еще какое. Но об этом — позже.
