Подслушивать нехорошо, даже низко, но это такой разговор… такой странный и даже опасный разговор. Кто больше никого не убьет? Какая «она»? Мертвые кладоискатели без признаков насильственной смерти имеют ко всему этому отношение? Чертов мезозой имеет? А Ника?..
– Ты ошиблась, Агата. Ты все просчитала, но все равно ошиблась.
– Нет, это не я ошиблась. Это ты меня обманул. Ты взялся решать за меня. С каких пор ты принимаешь решения вместо меня, Тема?
– С тех пор, как твои решения начали касаться не только тебя.
– Я уже отправила образец в лабораторию. К вечеру будет готов результат. Скажи, Тема, он меня удивит? Или он приведет меня в бешенство?! – Кажется, Агата всхлипнула, хотя поверить в это было сложно. Железные леди не плачут. Даже на пороге собственной смерти.
– Я всего лишь пытаюсь их защитить. – И голос Артема Игнатьевича сделался глухим, едва различимым.
– Ты не можешь знать, что для них лучше. Ты думаешь, что спасаешь их, но на самом деле делаешь только хуже. Мужчинам это не понять.
– Мужчинам не понять. Я помню. В этом чертовом месте, в этой чертовой истории первую скрипку всегда играли женщины. Удивительные женщины удивительного рода Адамиди. А ты знаешь, на что они способны? На что ты, Агата, способна, чтобы защитить своих детей?
– На все. Я готова на все и пойду до самого конца.
– …И потащишь их за собой в бездну.
– А ты хотел, чтобы одна из них осталась на берегу?
– Она и без того заплатила слишком высокую цену за право быть твоей внучкой! Посмотри на себя, Агата. Посмотри внимательно, кто из твоих детей по-настоящему счастлив и чист душой?
– Не надо про душу, я тебя умоляю. Просто признай, что виноват. Тема, мне осталось слишком мало, чтобы ссориться еще и с тобой. Сделай то, что я тебя прошу… – зацокали каблуки, и окно захлопнулось. Иван юркнул в заросли чего-то вьющегося и цветущего, затаился. Его не заметили, но и расслышать он больше ничего не смог. То, что Агата захотела сказать Артему Игнатьевичу, она предпочла сказать без свидетелей.
* * *
Это было страшное место. Страшное и темное. Во всех смыслах темное. Здесь Ника сходила с ума. Сначала кошмары во сне, теперь кошмар наяву. Видения, в которых она проживает чужую жизнь: любит, мстит, убивает…
Нет, она на такое не способна! Или просто еще не знает, на что способна? Тех золотых тварей позвала она. Испугалась, запаниковала и… позвала. А они взяли и явились на ее зов. Невидимые никому, кроме нее, объекты, движущиеся по синусоиде.
В ее сумасшествии был только один плюс, она начинала прозревать. И пусть таким прозрением не похвастаешься на приеме у офтальмолога, факт остается фактом: она может видеть живые объекты. Да, только тени, но, возможно, это лишь начало. Пусть бы это было лишь начало! Ради возможности видеть она готова потерпеть и кошмары и видения. Невелика плата. Или велика, но Ника готова ее заплатить.
Главное – не втягивать во все это Серебряного. Он хороший. Да, он не ее круга. Он из того самого чертова списка, которым так кичится Ксю, но он хороший человек, ему не чужда жалость. Вот только ей жалость не нужна. Она уж как-нибудь сама, вдвоем с Ариадной. Ариадну не убьют и не покалечат золотые змеи, а Серебряного сегодня едва не убили. И если в нем есть хоть капля здравого смысла, он не приблизится к ней даже на пушечный выстрел. Он ведь уже понял, что что-то происходит. С ней происходит и вокруг нее тоже.
А все из-за этого места. Из-за виллы и острова, черную мощь которого Ника теперь чувствовала. В какой бы точке она ни находилась, направление острова Медузы она указала бы безошибочно. Так уж вышло. Наверное, это еще одна плата за возможность видеть хоть как-нибудь. Но уезжать ей отсюда нельзя. Терпеть, землю рыть, унижаться, если потребуется, но остаться. Потому что здесь ее место силы. И ничего не поделать с тем, что сила эта темная. Какая есть, любая пригодится, чтобы выжить и выстоять.
Вот так Ника себя уговаривала, пока принимала душ, вытиралась и переодевалась. В комнате с мягкими стенами и скругленными углами, с инфракрасными маячками и невидимым фарватером она чувствовала себя в безопасности. Почти в безопасности. И Ариадна мурлыкала успокаивающе, размеренно вибрировала, указывая верный путь. Ариадна вывела ее на террасу, подвела к перилам.
Здесь было не так прохладно, как в комнате, и не так жарко, как на берегу. Здесь было хорошо, пахло экзотическими цветами, пели птицы, шумело море…
…Море шумело и волновалось уже второй день, швыряло корабль с волны на волну, как ореховую скорлупку. Никс мутило. Нет, не от качки. Она, рыбацкая дочь, выросшая на побережье, не боялась качки. Наверное, ее мутило от воспоминаний о том, что она сделала перед тем, как они с Димитрисом ушли из деревни. Спасением от тошноты мог стать сон, но спать получалось лишь урывками. Никс снились кошмары, во сне к ней приходили тени тех, кого она убила, смотрели с укором и ненавистью, грозили. Наверное, если бы не Димитрис, она не выдержала бы, сошла с ума. Или бросилась за борт. Впрочем, море предало бы ее и на этот раз, не забрало, не подарило бы легкую смерть. Поэтому приходилось терпеть и надеяться, что скоро все закончится, что они с Димитрисом найдут и новое море, и новый дом. Вот как только найдут, так все и закончится…
На их корабль напали глухой ночью. Атака была быстрой и вероломной. Киликийские пираты, те самые морские разбойники, встречи с которыми так боялся капитан. Не зря боялся…
Когда потный, дочерна загорелый пират вытащил Никс на палубу, та была залита кровью. Идти по ней было скользко, Никс несколько раз падала, ее подхватывали, тянули за волосы, волокли на корму. Туда, где в жалкую напуганную кучку сбились пленники. По большей части это были женщины и дети, беднота, а потому бесполезный балласт, за который нельзя взять выкуп, но которых можно продать в рабство. Но не об этом думала Никс, когда ее швырнули к остальным. Она думала о Димитрисе, вслушивалась в гортанные мужские крики и лязганье оружия. Димитрис был не из тех, кто готов сдаться без боя, как вот этот жирный, дрожащий от ужаса купец. Он будет биться до последнего, защищать себя и Никс. И она, если потребуется, тоже будет биться до последнего. А пока нужно призвать в союзники море.
Море оказалось глухим союзником, оно бестолково раскачивало корабль, беспомощно билось о его поросшие моллюсками борта. Единственное, на что оно сподобилось, – это вызвать свое крылатое воинство. Теперь над мачтами кружили стаи чаек и альбатросов, закрывали своими телами и крыльями нарождающийся рассвет.
Никс не заметила, когда все стихло, и корабль погрузился в мертвенную тишину. Даже младенцы замолкли на руках у матерей, даже жирный купец перестал подвывать, как больной пес. Наверное, это был дурной знак, но Никс старалась гнать от себя страшные мысли. А еще она искала в себе силы. Те самые силы, от которых почти отреклась после их с Димитрисом побега. Она отреклась, и они отреклись. Не потому ли море ведет себя так дерзко, что чует в ней слабину. В ней, одной из дочерей Медузы!
