Море принесло щедрые дары. Золота и драгоценных камней, собранных на берегу, хватило, чтобы набить две рыбацкие сумки.
– Мы уйдем отсюда, любимая. – Они стояли над свежей могилой, и Димитрис обнимал ее за плечи. – Уплывем и начнем новую жизнь.
– Так и будет. – Она поцеловала мужа в обветренные губы. – Так и будет. Но сначала я должна кое-что сделать…
…Когда Никс уходила из рыбацкой деревни, в живых в ней оставались только женщины и дети. Но они не будут одиноки. Их мужья и отцы на веки вечные останутся рядом с ними каменными изваяниями, утешением или напоминанием о том, как опасно обижать дочерей Медузы…
…Ей было так больно и так обидно, что она забыла о необходимости дышать. А когда вспомнила, оказалось, что кругом вода. И дна нет… И опоры… А все потому, что Серебряный разжал руки, отпустил. Обещал, что все будет хорошо, но не сдержал слово. Обычное дело, люди часто врут. Отчего же тогда так обидно?..
А страха нет. Море кругом, в легких почти не осталось воздуха, а ей не страшно, ей все равно. Только что она уничтожила почти целую деревню, разве есть еще хоть что-то, что может ее напугать? Даже темнота, с которой она почти смирилась, уже не темнота, а синева. Это море. Или его душа. Теперь Никс… Нет, теперь Ника знает, что у моря тоже есть душа. И тайны… Страшные, темные, поднимающиеся со дна в ответ на ее безмолвный зов.
– …Множество объектов. – Голос Ариадны в микрофоне звучит вежливо-равнодушно. – Объекты движутся по синусоиде, до ближайшего…
Ей не нужно это знать! Она и так видит эти объекты. Щупальца того, кого столетиями называли Кракеном, гигантские змеи, способные с легкостью опрокинуть лодку. Она видит их золотые тени, чует их ярость и голод. Она помнит, на что они способны!
Нет, ей не страшно. Не за себя, точно не за себя. Но где-то поблизости в этой прохладной синеве Серебряный. Он обидел ее. Или она сама обиделась. Сейчас не важно. Важно, что золотые змеи чуют и ее злость, и ее обиду, и щупальца глубинного монстра уже тянутся. К ней, чтобы вытолкнуть на поверхность, к нему, чтобы утащить в бездну. А она не хочет! Не хочет и не допустит! Ей не нужна помощь. Вот такая страшная помощь ей точно не нужна!
Прикосновения щупалец ласковые, чуть-чуть щекотные. Но Ника знает, стоит только золотым кольцам сомкнуться чуть сильнее… И змеи трутся о ее босые пятки своими чешуйчатыми боками, подталкивая вверх, к воздуху. Объекты, движущиеся по синусоиде от пяти до пятнадцати метров в длину, не живые и не мертвые, видимые только Ариадне и вот теперь еще Нике.
– Ника! – Голос доносится издалека, словно из другой вселенной. В голосе – страх пополам с отчаянием. За кого он боится? За себя? За нее? За нее бояться не надо, у нее есть золотые змеи, а у него остались считаные секунды.
– Нет! – Ее крик безмолвный, но те, кто приплыл к ней из другого мира, все слышат и все понимают. Это море не окрасится красным. Она не позволит. Она со всем разберется сама. – Оставьте его!
Можно добавить «пожалуйста», но она знает, что это лишнее. Золотым тварям из иного мира не ведом этикет. Но они ее понимают. А она чувствует их разочарование. Кровь – это сила и жизнь. В их мире, в их море почти не осталось ни того ни другого. В их мире есть только золотые цепи, с которых можно сорваться, лишь услышав зов той, кому они призваны служить верой и правдой. Как давно они слышали последний зов? Не тихий шепот, неспособный пробиться в их один на всех сон, а громкий крик, указывающий путь. Давно, так давно, что сон уже начал казаться им настоящей жизнью. И вот она позвала, а потом оттолкнула, не позволила даже кончиком шипастого хвоста дотронуться до того, кого можно считать врагом и добычей.
– Ника!!!
– Уходите… – Коснуться на прощанье чешуйчатого бока, погладить щупальце, свернувшееся гигантским вопросительным знаком. Такая малость, а им, тварям из иного мира, уже не хочется крови. Иногда ласка важнее и нужнее. Возможно, воспоминания о ней им хватит еще на долгие века. – И… спасибо.
Уходят. Растворяются в синеве на границе миров, оставляя присматривать за Никой море. И море тут же подхватывает ее на руки, прижимает к себе. Ника слышит, как бешено бьется его сердце, Ника слышит его задыхающийся голос:
– Все хорошо… Ты только не бойся.
Море разговаривает с ней голосом Серебряного. Такая забавная шутка – притвориться человеком, чтобы не напугать. Притвориться Серебряным…
– Я не боюсь. – Она гладит серебряную тень по мокрой щеке, устало закрывает глаза. – И ты не бойся, они уплыли…
* * *
Когда море успело превратиться в кипящий котел? До того, как он разжал руки, или после? Когда море сделалось бездонным и черным не на словах, а на деле?
Иван не помнил. Он помнил только ужас от осознания, что море бездонно, а Ники нигде нет. Даже прикосновения чего-то невидимого, но, очевидно, огромного, не напугали его так сильно. Даже вскипающая вода, и на глазах образующаяся вокруг него воронка. Опасная, затягивающая…
Он увидел Нику в самый последний момент, когда уже почти потерял надежду. Ника парила в толще воды, как в космосе. Ноги вместе, руки в стороны, волосы белыми змеями вокруг лица, глаза открыты. Но заглядывать в них не нужно. По крайней мере, не сейчас. Сейчас нужно собрать остатки сил, обхватить Нику за талию, выдернуть из столба белых пузырьков, вытолкнуть на поверхность.
Иван схватил и вытолкнул. Поверхность оказалась неожиданно близко. Только что они болтались с Никой песчинками в бескрайнем океане, и вот уже пятки уперлись в дно. И воды по грудь, и берег в пяти метрах. И Ника в его объятиях, словно бы он не разжимал рук.
– Все хорошо. Ты только не бойся.
А что еще сказать, когда у самого сердце вот-вот выпрыгнет из груди от напряжения и волнения? Как еще успокоить ее и себя?
– Я не боюсь. – В ее глазах отражается небо и, кажется, он сам. – И ты не бойся, они уплыли…
На берег Иван вышел, пошатываясь. Если бы не Ника, выползал бы на четвереньках, так мало у него осталось сил. Но у Ники сил, похоже, осталось еще меньше. И сама она меньше. И вообще едва не утонула по его вине. Силы закончились в тот самый момент, когда Никина голова коснулась мокрого песка. Голова на песке, ноги в воде. Но это уже не важно. Иван рухнул рядом. Проверить бы, как она, убедиться, что дышит и с ней все в порядке. Проверит. Вот сейчас немного отдышится, придет в себя и проверит. А Нику пока можно взять за руку. На всякий случай, чтобы не исчезла, как тогда, в воде. На суше ей сложнее исчезнуть. Наверное…
Взять Нику за руку не получилось, пальцы ее были крепко сжаты в кулак. А с волнами, которые щекотали пятки, накатывались воспоминания о том, чего просто не могло быть. Не здесь. Не с ними.
Уходящее из-под ног дно, и исчезающая в бездне Ника, и сама эта бездна в пяти метрах от ничейного пляжа. И прикосновения, и содранная с лодыжки кожа. Чем содранная? Или правильнее спросить – кем? Но кому задавать такие странные вопросы? Кто поверит? Если только Ника. Но перед тем как спрашивать, он обязательно должен кое-что сделать.
