– Тебе не нужно с этим бороться. Ты должна принять это, впустить в себя…
Принять. Принять невидимые объятия невидимых змей. Или щупалец огромного чудовища, что тянет ее на глубину… Теперь она понимает, почему Костяной мыс назвали так, а не иначе. Это кости тех, кто перестал бороться и принял…
– Нет. Ты не такая. Ты особенная… – А голос все тише и тише. Наверное, это хорошо. Наверное, это значит, что скоро конец ее мучениям.
Она отмучается, а отец останется совсем один. Сколько он продержится без нее?
– Сдохнет и сгниет, как выброшенная на берег рыба… – Проклятый голос. Как же она его ненавидит! Его, и ту, что столкнула ее в море с обрыва.
Она не позволит! Никому не позволит решать за себя. И не умрет! Никто не умрет! Ни она, ни отец!
Решение. Всего лишь решение, а в груди снова появился воздух, и невидимые объятия разжались, отпуская со дна на поверхность, ласково подталкивая вверх. Как дельфиниха подталкивает своего детеныша.
А на берегу Костяного мыса ее ждет старуха, перебирает бусы из ракушек, бормочет что-то себе под нос.
– Вот и все, дитя. Ты доказала, что в тебе течет ее кровь. – Старуха бормочет и улыбается беззубой улыбкой. – Ты сильна. Куда сильнее, чем я была в твои годы. Но тебе нужно учиться управляться с этим…
– Управляться с чем?! – Хочется кричать. И она кричит. Поднимает к стремительно темнеющему небу лицо и орет во все горло. А с неба мертвым дождем падают мертвые птицы… Чайки и альбатросы… Прямо к ее босым ногам…
– Управляться вот с этим. – Ведьма хватает дохлую чайку за лапу, подносит к лицу, словно собирается рассмотреть получше или обнюхать. – Ты не простая рыбацкая дочь. Ты одна из нас, дочь Медузы. Ты можешь исцелить, а можешь убить одним только своим взглядом.
– Как?..
– Вот так. – Ведьма швыряет мертвую чайку себе под ноги, та раскалывается на две части, словно сделана не из плоти и крови, а из запеченной глины. – И следующий раз на месте птицы может оказаться твой отец. Хочешь для него такой судьбы, дитя?
– Нет! – Она не хочет. Она боится. Боится того, что в море. Боится старухи. Но больше всего она боится себя саму.
– Тогда оставайся со мной, пока я не решу, что ты готова.
– Зачем мне это? – Ей страшно смотреть даже на мертвые камни, чтобы не сделать их еще мертвее.
– Это сила, дитя. Пока только сила, но будут еще и знания. Иди сюда!
Старуха входит в море, не заботясь о том, что юбки ее тут же намокают, протягивает руку, издает странный звук, похожий на свист, и вода вокруг ее ног словно вскипает. Накатывает и тут же откатывается одинокая волна, а на песке остается что-то блестящее. Золотые монеты и украшения с разноцветными камешками…
– Побрякушки. – Старуха сгребает все это в подол верхней юбки. – Их очень любят люди. За них они готовы убивать. За них они могут убить даже такую, как ты. Убить или посадить на цепь… Помни об этом, дитя, и не доверяй людям. Никому из них…
…Старуха права – никому нельзя доверять. Если не убьют, то посадят на цепь. Или столкнут с лодки прямо в объятия к невидимому морскому чудовищу. Поэтому, пока еще не поздно, нужно бежать куда глаза глядят!
…Вот только глаза не глядят. Как она могла забыть?!
Ника закричала. От страха, от обиды и от отчаяния. Захотелось обратно, в видение, которое куда ярче, куда реалистичнее ее нынешней жизни. Она кричала и вырывалась, отбивалась от чужих рук, отмахивалась от чужих голосов. Ей никто не нужен! Пусть оставят ее в покое!
– Перестань! Успокойся, Ника! – Ее рывком поставили на ноги, встряхнули с такой силой, что соленые брызги с ее мокрых волос разлетелись веером во все стороны. – Мы на суше, в безопасности. Прекрати это!
В этом голосе был страх пополам с раздражением. Он боялся ее или за нее? Ника бы поставила на первое.
– …Чокнутая! – Это та, которую Ариадна называет Ксенией, а остальные просто Ксю. – Ненормальная истеричка! Да тут воды по колено! Устроила цирк! Или ты специально? А, убогая? Ты что творишь?
– Угомонись! – Теперь в голосе Ивана одна только злость. На кого он злится? Глупый вопрос. Конечно, на Нику.
– Да она психическая! Вы что, не видите? Эпилептичка какая-то! – А это тот, кого Ариадна называет Олегом Троекуровым, а Иван – Олежкой.
– И ты отвали! Вон пошел, я сказал! – И тут же уже тише, почти шепотом: – Ника, ты как?
Она никак. Она психическая и эпилептичка. Ее только что чуть не уволокло на морское дно невидимое чудовище. Она только что жила чужой жизнью и умирала чужой смертью. Не умерла – как-то выкарабкалась.
– Ника, ты меня слышишь?
– Я слепая, а не глухая. – У нее тоже получилось зло. Это хорошо. Это лучше, чем жалко.
– Отлично. – Кажется, он успокоился. И хватка его ослабла. А Нике подумалось, что если он сейчас уберет руки, она снова закричит. Завизжит с таким отчаянием, что с неба на землю попадают чайки. И те, кто сейчас с ней на берегу, тоже попадают…
Не отпустил. Какой хороший человек. Пожалуй, его единственного она оставила бы в живых. Оставила бы в живых да еще и притащила бы со дна морского разноцветных камешков. Как дрессированный дельфин. Или русалка. Дрессированная русалка – какая прелесть и какая глупость…
Мысли о русалке неожиданно помогли, отогнали и страх и злость, вернули способность рассуждать здраво.
– Все нормально. – Ника нащупала медальон, поправила в ухе гарнитуру, сказала шепотом: – Ариадна, ты здесь?
– Я слушаю тебя, Ника, – послышался в гарнитуре мягкий голос.
– Значит, водонепроницаемая, – сказал Иван с непонятным удовлетворением.
– Что ты там орала про какие-то объекты, чокнутая?! – Голос Ксю то приближался, то удалялся. Наверное, потому, что Ксю не стояла на месте. – Что на тебя вообще нашло?! Устроила представление! Тут до берега всего пять метров! Ты что, не видишь?
– Не видит! – рявкнул Иван, а Ника сжалась, сгруппировалась, готовая упасть, как только земля станет уходить у нее из-под ног. А она непременно станет уходить. Так всегда бывало, когда кто-нибудь посторонний узнавал про ее слепоту. Жадное, плохо скрываемое любопытство. Или жалость. И то и другое одинаково плохо, одинаково унизительно. И от того и от другого одинаково больно. И ноги не держат, отказываются служить, несмотря на все сеансы психотерапии – групповой и индивидуальной. Несмотря на силу воли и жалкие попытки убедить других и себя в первую очередь, что она сильная, что ей на все плевать.
– Все хорошо. – Он говорил очень тихо, и дыхание его щекотало Нике ухо. – Не волнуйся.
А ей вдруг стало обидно. Словно бы он только что ее предал, раскрыл врагам ее страшный секрет. Глупо, конечно! Но от этого обида не меньше. И снова хочется вырваться, уйти как можно дальше ото всех.
