— …и тут во время обеда Дискуссионное общество обсуждало референдум — немудрено — и говорила Кристэл — конечно, «Уйти» — и погнала про то, какая важная штука эта иммиграция — что это главная беда ЕС — свобода передвижения стала катастрофой для этой страны, говорит, — у нас тут битком, куда нам еще людей, — и если в таком случае британцам нельзя будет жить в Берлине, когда им нравится, или работать в Амстердаме, ну и ладно, такое по карману все равно только богатым мажорам — говорит, такую цену можно заплатить, чтобы сюда не лезли поляки и румыны — я то же самое от мамы слышала, только представь себе, — думаю, она проголосует «Уйти», потому что считает, если проголосуем так, чтоб сюда не приезжали люди из Европы, мы сможем перетащить сюда больше народа из Пакистана и все ее двоюродные смогут приехать — но дело в том, что я даже не уверена, что Кристэл вообще во все это верит — по-моему, она просто от отца нахваталась — в смысле, сам знаешь, какой он, ну? — ужас какой-то — неудивительно, что вы друг друга на дух не выносите…
* * *
Четверг, 26 мая 2016 года
Через три дня цифры, опубликованные правительством, показали, что ежегодная чистая миграция в Соединенное Королевство возросла до 330 тысяч — исторический рекорд. И Софи наконец отправилась в Лондон на свои сильно отложенные дисциплинарные слушания.
Столицу она не навещала уже несколько недель, а на гуманитарном факультете ноги ее не было почти полгода. Тамошний климат Софи глубоко ошарашил. Она шла по коридору к своему кабинету, и некоторые коллеги приветствовали ее коротким смущенным кивком. Были и такие, кто избегал встречаться взглядами и спешил мимо без единого слова. Ни один не остановился поговорить, спросить, как она поживает, чем занималась с тех пор, как они последний раз виделись. Все на факультете — от обстановки кабинетов, расположения картин и досок объявлений на стенах, даже игра солнечного света на паркете — казалось одновременно и чужим, и знакомым.
Дверь в свой кабинет Софи отперла и толкнула с любопытным чувством облегчения. Она была отчасти готова к тому, что замки могли сменить. Внутри было очень тихо и неподвижно. Все покрывал тонкий слой пыли: книги на полках, чайник на подоконнике, пустой письменный стол. Три цветка в горшках на полках давно пожухли и умерли. Софи упала в кресло — в нем обычно сидели студенты, когда ей разрешали проводить личные консультации, — но почти сразу встала. Слишком тут уныло. Лучше пойти в кафе, где они встречаются с ее представительницей из профсоюза, хотя та появится только через полчаса.
Через полтора часа Софи вернулась к себе в кабинет; ее академическое будущее нисколько не стало ей понятнее. Сотрудница профсоюза по имени Энжела оказалась холодной и насупленной чинушей, и отношение к случаю Софи у нее было такое показательно непредвзятое, что никакой ощутимой поддержки она вроде как и предложить не могла. На самом слушании Энжела и Софи сидели по одну сторону длинного стола, а по другую — четверо оппонентов, включая Мартина Ломэса и Корри Андертон, очная встреча с которой Софи решительно вывела из себя. (Девушка оказалась угрюмой и хамоватой, в глаза Софи не посмотрела ни разу, но ее знание университетских правил и закона о равных возможностях производило сильное впечатление.) Софи старательно изложила свою сторону истории, пусть это мало что добавило, хотя она настойчиво повторила, что ее слова — не более чем легкомысленное замечание, которое было превратно понято. Ее оппоненты делали пометки и задавали вопросы. Мартин сказал ей в конце сорокаминутных слушаний лишь вот что:
— Спасибо, Софи, мы вскоре с вами свяжемся.
Энжела покинула здание с предельно возможной скоростью, и Софи только и успела спросить, как все прошло, на что Энжела ответила кратко:
— Никогда толком не скажешь, на самом деле.
Вроде бы и все, видимо. Очередная неопределенность, очередное ожидание.
У себя в кабинете она задерживаться не собиралась. Хотела только забрать пару книг с собой в Бирмингем. Но пока искала их, услышала застенчивый стук в дверь. Обернулась и увидела в раме дверного проема Эмили Шэмму. Рыжие волосы отросли почти до плеч, бледность лица оттеняли два мазка кроваво-красной помады.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Привет, — сказала Софи.
— Можно я войду?
— Конечно. Садитесь.
— Что вы. Я ненадолго. Узнала, что вы сегодня возвращаетесь, и… хотела вас повидать. — У нее был мягкий валлийский акцент, придававший ее словам тихую, певучую музыкальность. — Дело в том, что мне ужасно из-за всего случившегося. Когда пересказала Корри ваши слова, я не была расстроена или как-то. Я такая просто — «Ну как-то не алё». Не отдавала себе отчета, что она собирается раздуть из этого что-то.
Софи улыбнулась и пробормотала:
— А, ну… — Что тут еще скажешь.
— Мы даже не дружим с ней больше. В смысле, я терпеть не могу, что она так всех за все судит. Я себя такой виноватой перед вами чувствую — за все ваши хлопоты.
Софи шагнула было, чтобы обнять Эмили, но потом передумала. Все можно истолковать превратно.
— Они вас возьмут обратно?
— Надеюсь.
— Тошно думать, что вы просто сидите дома все это время.
— Ничего, я принялась за книгу. Не знаю, допишу ли. И у меня старенький дед, за ним нужно много ухаживать. Еще и кое-какая работа для телевидения возникла.
— Для телевидения? Здорово как.
— Я в прошлом году снималась для «Скай», мы поладили с режиссершей, и вот — на прошлой неделе буквально — она пригласила меня вести сериал.
— Обалденно.
— Вообще-то, это довольно проходная штука. Объехать много знаменитых европейских галерей и много болтать о знаменитых картинах. Вряд ли у меня получится придать этому что-то заметно личное.
— И все-таки…
— И все-таки… — Голос у нее сделался бодрее, и она спросила: — А вы как?
— Ну… Не очень-то, если честно. Весь этот процесс оказался для меня довольно трудным. Операция предполагалась в следующем месяце — точка невозврата, — но я ее пока отложила. И возьму перерыв на год. Обдумаю все хорошенько.
Стараясь говорить осмотрительно и невозмутимо, Софи уже было собралась сказать: «Кажется, это правильное решение», но затем выбрала формулировку побезопаснее:
— Уверена, вы все сделаете правильно. Удачи.
Эмили улыбнулась печально, тревожно.
— Спасибо.
Они постояли еще несколько мгновений — два человека, которые в другой жизни могли бы оказаться друзьями, а сейчас выдерживали безопасное расстояние, боясь обняться, боясь показать чувства, онемелые, неподвижные в скупом свете, какой пропускали в этот долгий, теплый, томный летний день покрытые потеками окна. А затем Эмили сказала:
— Мне пора.
Софи ответила:
— Спасибо, что зашли, я очень это ценю.
