— Вы гляньте на этих чертовых паразитов, — произнес мистер Сёркис, ощериваясь на экран.
Трое друзей оторопели.
— Ой, ну не знаю. По-моему, она молодец, — сказал Филип.
— Очень полезно для туризма, — сказал Бенджамин.
— Она к нам в университет разок приезжала, — сказал Стив. — Приятная дама.
Возникло краткое молчание, и под разочарованным взглядом мистера Сёркиса все вдруг осознали, до чего консервативными и пожилыми кажутся. Смутившись за всех разом, Филип заспешил дальше:
— Так, Бенджамин, ты привез книгу?
— Привез.
Чтобы достать две коробки, сложить разные разделы в правильном порядке, поснимать с них всех резинки и так далее, ушло немалое время — в том числе и потому, что стол, за которым они сидели, оказался недостаточно просторным для целых гор бумаги, не говоря уже о стопке дисков, на которых хранились файлы с музыкой. Друзья перебрались за соседний столик — самый большой в пабе, где уместилась бы компания в десять персон, и там Фил, Стив и мистер Сёркис несколько мгновений смотрели на рукопись в обалделом молчании.
— Блин, — проговорил Стив, — в смысле, я знал, что она большая, но не отдавал себе отчета…
— Как тебе это удалось, Бен? — спросил мистер Сёркис. — Ни разу не приходило в голову просто… остановиться?
— Я не могу остановиться, — ответил Бенджамин просто, — пока не доберусь до конца.
— Справедливо, — проговорил Стив.
Шёрли Бэсси покинула сцену под продолжительные аплодисменты, ее место заняла Кайли Миноуг.
— Итак, вот что я сделал, — пояснил Филип, — я попросил Стива прочитать материалы личного свойства, Тома — политические фрагменты, а сам прослушал музыку и попытался сообразить, как это все сцепляется воедино.
— Вполне себе план.
— Да, ну… Давайте поглядим, кто как справился. Стив, каково было твое первое впечатление?
— Слишком длинно, — не задумываясь сказал Стив.
— Окей. Том, какие выводы сделали вы?..
— Длинно, вообще ни в какие ворота, — произнес мистер Сёркис, не дожидаясь окончания вопроса.
— Хорошо, — сказал Филип. — Вижу, у нас тут складывается закономерность. Это полезно. Так, в отношении музыкальной части все несколько запутаннее. Видите ли, я не вполне уверен… — он примолк и виновато глянул на Бенджамина, — не вполне уверен, что понимаю, какую задачу выполняет музыка — в общей структуре. Частично она казалась несколько… ну, избыточной.
Автор/композитор ощетинился и сказал:
— Когда ты говоришь «частично»…
— Ну, думаю, на самом деле я имел в виду… ее всю.
— Всю музыку?
— Да.
— Избыточной?
— «Избыточной», понятно, жестковато, — проговорил Филип, — но… в этом контексте верно, как мне кажется.
За столом воцарилось неловкое молчание. По телевизору Кайли Миноуг выкрикивала «Никак не выброшу тебя из головы»
[34] с энергией, не сообразной ее сорока четырем годам.
Бенджамин молчал долго, а затем выпалил:
— Да, вы правы. Я знаю, что вы правы! Весь этот замысел соединить музыку с печатным словом был нелеп с самого начала. Я ни разу не продумал его целиком, ни разу толком не задался вопросом, что вообще делаю, я…
Не говоря больше ни слова, он сгреб стопку дисков со стола и сбросил их в коробку.
— Вот. Мне полегчало. Теперь имеем нечто попроще. Просто книга. Просто очень, очень толстая книга.
— Слишком толстая, — сказал Стив.
— Слишком толстая, — согласился Бенджамин.
— Можно ее укоротить, — предложил мистер Сёркис, — если избавиться от кое-каких политических и исторических кусков.
Бенджамин обдумал предложение. Почувствовал, что его бывший учитель не до конца с ним искренен.
— Когда вы говорите «от кое-каких»… — подсказал он.
— Я имею в виду всё. В смысле, это интересно и все такое прочее, но… мне не показалось, что там есть сущностное качество, это особое нечто…
— Речь о половине книги, — напомнил ему Филип.
— Да. Но мы же сошлись во мнении, что она слишком толстая.
— Окей, — мрачно выговорил Бенджамин и убрал со стола части II, IV, VI, VIII, X, XII, XIV и XVIII, сложил кипы бумаги обратно в коробки, в которых привез. Стол теперь был лишь наполовину укрыт отпечатанными страницами, и роман внезапно показался гораздо более умопостигаемым.
— Так, Стив. Твои соображения.
— Мои соображения. Окей. Ну, перво-наперво, у меня была всего неделя на чтение, и потому прочесть все целиком я не успел. Но то, что успел, прочитал с удовольствием. Попадались прекрасные описательные пассажи, и… знаешь, Бенджамин, ты очень талантливый писатель. Но это и незачем тебе говорить.
— Спасибо, Стив.
— Странным же в этом, однако, — с поправкой на то, какой ты талантливый писатель и до чего прекрасными были описательные пассажи и все прочее… — странным было, подозреваю, то, до чего… ну, до чего скучно это было.
После этого замечания последовала самая долгая и самая потрясенная тишина. Никто не знал, что сказать, но все остро осознавали, что Элтон Джон поет у Букингемского дворца «Пока стою́ я»
[35].
— Скучно? — проговорил наконец Бенджамин дрожащим голосом. — Окей. Такого я не ожидал, но если тебе так показалось…
— Пойми меня правильно, — сказал Стив. — В смысле, там была одна часть, которая мне по-настоящему понравилась. Которая о тебе и Сисили.
— А! Да, — сказал Филип. — Ее я тоже читал. И мне та часть очень нравится. Написано действительно от души, подумал я.
— В смысле, не скучно?
— Штука в том, что… ну, это замечательная история твоей жизни, правда же, Бен? Большая любовь. Как вы познакомились в школе, как ты Сисили нашел, как опять потерял, как она искала тебя годы спустя… И то, как ты это рассказываешь, — совершенно на другом уровне по сравнению с остальной книгой. Само письмо на совершенно другом уровне.
— Но это же всего страниц двести от всей вещи.
— Это правда, но… знаешь, двести страниц — хороший объем для романа. Гораздо лучше, чем пять тысяч.
Часть, о которой шла речь, — маленькая отдельная стопка на углу стола, который оказался ближе всего к Бенджамину. Он взял листки, перебрал их.
— Ты говоришь, что мне стоит оставить это и… выбросить все остальное?
