– Обязательно, правда.
– Не знаю, как объяснить, – говорит она, подняв глаза вверх, словно прося о божественном вмешательстве. – Он жуткий придира, Ханна. Всегда был таким. Этим летом стало еще хуже – напряг на работе… ну, не знаю… Требует, чтобы я говорила, чем занимаюсь, куда еду, а сам постоянно критикует то, как я веду хозяйство или занимаюсь садом. Если я приготовлю обед, то ему не нравится, если не приготовлю, он начинает беситься…
– Фил? – с недоверием переспрашиваю я, сразу же почувствовав вину за это.
– О-о, он большой мастак устраивать шоу, этакий славный парень, душа компании, но дома он совсем другой. Он очень… Ему надо постоянно все контролировать. Наш дом, наши деньги, наш отпуск, Джея, меня. Если что-то выходит из-под его контроля, он злится. Ужасно злится.
– О господи, он когда-нибудь…
– Нет. Не это. Но был близок. Швырялся предметами, разгромил комнату… Меня не трогал. Сегодня утром он спросил, куда я собираюсь, и я сказала, что это его не касается. Тогда он швырнул в стену чашку с кофе. Вот почему я опоздала. Он хочет, чтобы я бросила драмкружок, его бесит, что я хожу туда и встречаюсь с незнакомыми ему людьми. Он думал, что теперь, когда с театром беда, я больше буду находиться дома, но этого не произошло, и он бесится. Знаешь фестиваль Вестфест? Я тогда сказала ему, что отвезу Джея к моей матери на уик-энд. Я знала, что в противном случае возникнет большая ссора. Но в тот день он зашел в театр и поймал меня на чертовой репетиции. Я все равно взяла Джея на фестиваль, но из-за этого теперь все намного хуже. И Джей, мой бедный мальчик. Он вляпался во все это. Не знаю, понимает ли он, что происходит. Я пытаюсь с ним поговорить, но он только отмахивается. Черт, черт, черт!
– О-о, Салли… – Я наклоняюсь и обнимаю ее, она в ответ ласково обнимает меня, но у нее немного отсутствующий вид.
– Все это так банально по сравнению с тем, что приходится выносить тебе.
– Нет, это неправда! Но, честно говоря, я не понимаю. Почему ты остаешься с ним?
Она невольно чуть усмехается, но ее глаза наполняются слезами.
– О господи, не знаю. Привычка? Страх? Когда мы познакомились, все было по-другому и я была другая. Потом у нас родился Джей, и… годы пронеслись мимо, Ханна. Если позволяешь им, они просто проносятся мимо. А теперь я чувствую стыд за то, что не сопротивлялась ему. Мне будет стыдно, если люди узнают, какая я неудачница, какая бесполезная. Я чувствую себя жалкой и глупой.
– Это не так, Салли. Ты удивительная.
– Ха! Я такая удивительная. Я по-прежнему чувствую себя виноватой, чувствую, что попала в ловушку.
– Тогда уходи от него. Возьми Джея и уходи.
– Это не так легко.
– Почему нет?
– Ты не понимаешь, ты еще…
– Ребенок?
– Да. Не следовало даже рассказывать тебе обо всем этом.
– Знаешь, что мне однажды сказал мой кардиолог? «Ханна, у тебя сердце старушки восьмидесяти пяти лет». Он имел в виду, что оно так чертовски ослаблено, но дело не только в этом. Я выросла, думая, что могу в любой момент откинуть копыта. Мне приходилось наблюдать, как с этим справляется мой папа, мне надо было предупредить подруг, надо было, блин, подготовить к этому любого, с кем я общалась. Я всю жизнь принимаю лекарства, я прошла целую кучу медицинских обследований. Этот кусок дерьма в моей груди шестьдесят раз в минуту напоминает мне о том, как это все трогательно. Иногда я чувствую, как будто прожила каждый год из этих восьмидесяти пяти. Я не ребенок.
Когда я успокаиваюсь, Салли берет меня за руку.
– То есть давай примем это как данность, – говорю я более спокойно. – Моя лучшая подруга была пенсионеркой. Пока мои одноклассницы напивались и трахались, я угощалась в кафе пирожными.
Повисает тишина, а потом мы обе разражаемся хохотом. Безудержным громким хохотом, мы едва дышим от смеха. Салли хватает меня за руку.
– Ты выиграла, – говорит она, когда к ней возвращается дар речи. – Извини, но ты более жалкая, чем я.
И мы вновь начинаем ржать.
Когда Салли наконец приходит в себя, она выпрямляется, вытирает глаза и смотрит на меня:
– Ключ у тебя с собой? – (Я вынимаю его из кармана и показываю ей.) – Тогда чего же мы ждем?
– Я боюсь, – говорю я.
– Не бойся, – отвечает Салли, вытирая глаза. – Теперь мы супергерои. Мы непобедимы.
Мне хочется сказать: ты всегда была моим героем, Салли, но я молчу.
Милая моя Уиллоу!
К одиннадцати годам я стала по-другому относиться к пьесам, поставленным ко дню рождения. Папа как-то купил мне книгу по истории театрального дизайна, и я всерьез заинтересовалась машинерией сцены, декорациями, колосниками и софитами, всеми этими приспособлениями и техникой. Теперь меня интересовала именно эта магия.
К тому же я сочинила постановку, меняющую привычные штампы. Во многих сказках, на которых я была воспитана, девушки изображались как жертвы или награда. Их запирали в башнях, отравляли колдуньи или заставляли ночи напролет прясть золото из соломы. Они были предметом торга между отцами и принцами, их выдавали замуж или ими жертвовали. Все это противоречило комиксам, которые я читала. Чудо-женщина никогда не вышла бы замуж за принца только потому, что он танцевал с ней на балу. Полагаю, во мне пробуждалась феминистка. Вы с ними встречались? Они забавные.
Итак, в сентябре 2000 года я сказала папе, что хочу, чтобы на мой день рождения поставили «Спящую красавицу». Но в этом был подвох. Красавцем должен быть мужчина, и его должна спасти принцесса. Бoльшая часть молодых парней, участников драмкружка, отнеслась к этой идее с сомнением, но Шон – самый крутой из них – сказал, что рожден для роли красивого парня, ожидающего, когда его спасут. Наташа вызвалась сыграть принцессу. Итак, исполнители главных ролей у нас были. Каждый вечер я просиживала с Салли, и она показывала мне, как устанавливать декорации, как использовать задник, как применять материалы – гипс, дерево и муслин. У нас были замечательные идеи по поводу концовки пьесы – когда принц засыпает и вокруг замка вырастает гигантская живая изгородь. Полотнища с нарисованными зарослями ежевики и терновника с помощью блоков воздвигались бы вокруг спящего юноши.
Но по мере приближения спектакля возникли две серьезные проблемы. Шона на неделю поставили в график ночных смен, и ему пришлось отказаться. А потом несколько более тяжелая проблема: я подхватила инфекцию дыхательных путей, переросшую в пневмонию, и меня положили в больницу. За день до моего дня рождения. Я была безутешна. Много раз в жизни я злилась и досадовала на свою болезнь, но тот случай совершенно выбил меня из колеи.
Но Салли не хотела сдаваться. Она пробилась к главной медсестре моего отделения и обсудила с ней безумный план. Они собирались сыграть пьесу в общей комнате, выходящей в один коридор с моей палатой, и всех детей приглашали посмотреть. Каким-то образом она получила разрешение.
