– Нет, не сейчас, подожди, пока я не уйду. Я… Мне неловко.
– В чем дело? Почему? Ты ведь не написал мне сонет, верно?
– Нет.
– Ты нарисовал меня, как одну из твоих французских девушек?
– Что?!
– Ну, знаешь, сцена из «Титаника», где Кейт Уинслет выставляет свои сиськи и…
– Нет! Просто возьми домой и посмотри позже. И потом скажешь, что ты об этом думаешь.
– Обязательно.
Ну вот, я упомянула сиськи Кейт Уинслет. Я в этом настоящий профи.
– Через несколько недель в Бристоле состоится конференция по изданию комиксов, – говорит Кэллум. – Там будет такая штука, когда ты сможешь принести свои рисунки, чтобы издатели и редакторы дали свою оценку.
– Круто! Поедешь?
– Не знаю. Сомневаюсь. Черт! Нет, вряд ли.
– Почему нет?
– Я говорил тебе почему.
Я смотрю на него, но он отводит взгляд, и мне не хочется давить на него и испортить весь день.
– Пожалуй, я пойду. Меня ждет папа.
– До свидания, Ханна Роуз.
Он подходит совсем близко, и это чувство мне знакомо. Похоже на тот момент сегодня днем, когда вокруг нас разлился горячий золотистый свет. Он целует меня в щеку, потом еще раз где-то у рта. Мы на секунду замираем, и мои пальцы скользят по его руке. У него гусиная кожа.
Каждый год, когда я была маленькой, папа ставил пьесу на мой день рождения. Он делал это, чтобы помочь мне справиться с ежегодным обследованием сердца, а еще со страхом и неуверенностью, которые я ощущала почти каждый день. Он называл эти дни Днями чудес, потому что считал, что чудеса побеждают все на свете. Он превращал эти дни в нечто удивительное и потрясающее. Он, бывало, нанимал музыкантов, которые играли у театра, встречая меня с друзьями. В фойе одетые в театральные костюмы люди угощали нас пирожными, конфетами и газированными напитками. Казалось, от этого театра исходит все добро в мире, как от Космического Куба в комиксах про Капитана Америку. Совершенный источник света и силы.
Но сегодня, господи, сегодня это тоже было! Не было ни театра, ни сцены, ни театральной магии. Только я и этот парень и то, что мы заставляли друг друга чувствовать. Звучит ужасно глупо, но когда я коснулась его руки, то, что я испытала, было… чудом.
Значит, что бы ни случилось, оно не настигнет меня сегодня. Не сегодня.
Сегодня.
Мой день.
Том
По мере того как август подходил к концу, все яснее становилось, что лето в самом разгаре и даже не думает уходить. Поскольку все происходило в Британии, люди на всю катушку пользовались погодой – переполненные пляжи, резвящаяся в парковых фонтанах детвора, ароматы барбекю в воздухе, – но потом начались пищевые отравления, поломки поездов, и наступила анархия. Теперь я в основном отправлялся в театр в новой униформе: шорты с накладными карманами, белая полотняная рубашка и панама. Я отпустил бороду. Ханна сказала, что я похож на подвыпившего серийного убийцу, путешествующего автостопом по Провансу.
Пару раз я заходил на сайт знакомств – глянуть, не появились ли там каким-то чудом сообщения от Ванессы, но их там не было. Ханна поймала меня за этим занятием и заставила проверить, нет ли новых предложений, которые затем принудила меня принять. В результате мне пришлось за три вечера побывать на трех свиданиях – романтический эквивалент пьянства. Первой была Иокаста, защитница окружающей среды, настоявшая на том, чтобы мы пообедали в дорогом вегетарианском бистро органической еды под названием «Сад души». Это бистро находилось черт знает где и было заполнено простоватым народом в домотканой одежде. Я беспокоился, что они догадаются о моем тайном пристрастии к мясу, выволокут на улицу и засунут в гигантский, сплетенный из ивы баклажан, чтобы сжечь на жертвенном костре. Потом была Орегон, которая когда-то демонстрировала модели для магазинных каталогов, а ныне заведовала агентством по социальному обеспечению детей из семей верхушки среднего класса, переезжающих в город. Она в основном кормила меня сплетнями о своих знаменитых клиентах. Очевидно, одна дама из актерского состава затянувшейся больничной драмы имела любовную связь с врачом и относила расходы на гостиницу на счет издержек, утверждая, что это было фактически обследование. И наконец, была еще Ева, которая в своем сообщении объяснила, что очень увлекается экспериментальной музыкой, что показалось мне интересным. Наше свидание состоялось на концерте в Бристоле, где мужчина в течение двух весьма утомительных часов демонтировал рояль. Предполагалось, что после мы зайдем куда-нибудь выпить, чтобы обсудить это, но я сказал ей, что мне нужно одному поразмышлять об увиденном и услышанном, а затем умчался на машине под ревущие звуки группы «Оазис».
Когда в тот вечер я приехал домой, Ханны не было, она ушла куда-то с Дейзи. В глубине буфета, стоящего под лестницей, я нашел бутылку портвейна. Налив себе стакан, я достал с каминной полки фотографию, на которой мы с Элизабет были вместе. Я сел на диван – тот самый диван, который мы с Лиззи купили вместе и таскали с одной дрянной съемной квартиры на другую, пока наконец не перевезли в наш первый дом. На одной из подушек осталось пятно от красного вина с того вечера, когда мы напились, смотря Евровидение по телику. Мы подпевали каждой песне. Сейчас я слышал только гудение центрального отопления и негромкий свист проезжающих машин. Держа в руках фотографию, я провел пальцем по губам Элизабет. В голову вдруг пришло воспоминание об унизительном, несостоявшемся поцелуе у костра, дразнящем меня, как призрак Банко. Наверное, этот портвейн не стоит пить, когда ходишь на свидания, подумал я.
Каждое утро Ханна убегала тайком, чтобы встретиться с Кэллумом на парковке. О чары юной любви! Я часто задавался вопросом, что буду чувствовать, когда это произойдет. Я был полон решимости не стать одним из тех чокнутых защитников-папаш, угрожающих приятелям дочери физической расправой. Честно говоря, в этой роли я был бы не вполне убедителен, поскольку обладаю всей пугающей агрессивностью персонажей сериала «Так держать!». Я решил быть добрым, дружелюбным и не слишком странным. Но на сердце у меня было неспокойно, поскольку я знал, что теперь в ее жизни наступят некоторые приключения, в которых не я, а Кэллум будет исполнять вторую главную роль. Мне придется потесниться. Днем она по-прежнему встречалась с Дженной и Дейзи на читательских сборищах, но мне было жаль Джея. Их некогда тесная дружба висела на волоске. Он несколько раз приходил в театр, разыскивая ее и уходя с хмурым, подавленным выражением лица. Я спрашивал, как у него дела, и он что-то бормотал о том, как все «странно» дома, но это было явной отговоркой, потому что для Салли происходящее никогда не казалось странным. Она была самым организованным человеком, которого я знал.
Как бы то ни было, Ханна казалась мне вполне уверенной в себе, но однажды утром я вошел к ней в комнату, чтобы вернуть на ее доску вопросник к выпускным экзаменам, и заметил пришпиленное там письмо с последним направлением к кардиологу и нацарапанной на нем несчастной рожицей. Она не сказала мне об этом письме, хотя раньше всегда говорила. Я подумал: что, если в глубине души она почувствовала, что ее оттесняет моя история со свиданиями?
