– Вы с ним?… – Она энергичным жестом указывает на Кэллума, потом на меня.
– Мы с ним – что?
– Ну, ты знаешь!
– Правда не знаю.
– Вместе? – (Я молча смотрю на нее.) – Он такой мускулистый, – шепчет она.
Я решаю не отвечать, но ловлю себя на том, что киваю. Меня выдало движение собственной головы.
Подходит Кэллум, садится напротив меня, и мы просто вместе читаем и балдеем. Он рассказывает, как вырос на комиксах издательства «2000 AD» и как, не зная отца, воспринял мужские наставления от Судьи Дредда, Бродячего Воина и Пса-Мутанта, что само по себе не очень здорово. Я рассказываю ему, что моими мамами из комиксов были Чудо-женщина, Черная Вдова и Шторм из «Невероятных Людей-Икс». Они научили меня, что важно быть сильной, независимой и иметь огромную копну волос. Кэллум не говорит много о семейной жизни, а только то, что его мама непрерывно меняет бесполезных бойфрендов, хотя последний кажется вроде нормальным. Я рассказываю ему о своем детстве в театре, о том, как бoльшую часть времени проводила на репетициях, как фанатела от Оскара Уайльда вместо Джастина Тимберлейка. Я рассказываю ему даже о пьесах ко дню рождения.
– Правильно ли я понял, – начинает он, – что каждый год драмкружок ставил пьесы только для тебя и твоих друзей?
– Да.
– Пьесы, написанные вами?
– Типа того. Все они были основаны на сказках, на которых я была просто помешана. Говорила ли я об этом? И на самом деле мы никогда не писали сценарии. Мы с папой намечали их, а актеры импровизировали.
– Ух ты! Значит, у тебя был для игры настоящий собственный театр марионеток? Хотелось бы мне на него посмотреть.
– Наверное, где-то есть фотографии. Жаль, мы никогда не записывали пьесы, но мы с папой немного безалаберные. Должно быть, это выглядит довольно странно.
– Нет! Впрочем, да, – говорит он. – Но действительно здорово, что отец делал это для тебя. И прикольно, что ты увлекаешься комиксами и при этом театром. Довольно редкое сочетание.
– А-а, ладно. Ты читал «Последовательное изобразительное искусство» Уилла Айснера? – Я понимаю, что превращаюсь в занудного лектора, но это мой любимый предмет, и я не могу остановиться. – Он пишет о том, что комикс и театр сходным образом обрамляют действие. Они оба сокращают каждый эпизод до самых важных элементов, и тебе приходится как бы заполнять пустоты своим воображением. В них часто используется одинаковая техника – то, как создается пространство и освещение, и… прости, пожалуй, я слишком много об этом думаю.
– Не извиняйся. Не извиняйся за то, что ты умная.
– Я не умная. Вот то эссе, которое ты написал о «Джейн Эйр», оно умное.
Он пожимает плечами и отводит взгляд:
– Ханна, послушай… Я… я должен кое-что тебе сказать.
Приехали, думаю я. У него есть подружка. Или друг. Или он переезжает в Шотландию. Или все вместе.
– У меня, типа, проблема. Медицинская проблема. Вроде того. То есть не такая серьезная, как у тебя, но… у меня депрессия. Я принимаю лекарства и раз в две недели хожу к психотерапевту. Вот такие дела.
– Блин! Мне жаль.
– Просто иногда бывает плохо. Иногда все хорошо, но часто не очень. Изредка мне… ну, просто надо побыть одному. Я не могу видеть людей. Мне захотелось, чтобы ты знала. На всякий случай. Ну, не знаю… Блин, не важно! Некоторые мои друзья в курсе, но просто не говори всем в школе.
– Не скажу.
– Я знаю.
– Твой приятель это имел в виду, когда сказал, что ты иногда исчезаешь?
Кэллум кивает:
– Так что я пойму, если…
– Что?
– Если ты не захочешь тусоваться.
– И почему я не захочу тусоваться?
– Много разных дел.
– И заболевание сердца.
– Верно. Ну и парочка! Хочешь об этом поговорить?
– О чем, о заболевании сердца?
– Да, расскажи мне факты. Факты относительно твоей болезни.
– Гм… Я принимаю по десять таблеток дважды в день, и одна из них диуретик, так что я много писаю. Такого рода факты тебя интересуют?
– Да, это именно то, что я хотел знать, спасибо.
Я могла бы рассказать ему о чем угодно. О сердечно-легочном тесте под нагрузкой, об УЗИ брюшной полости и буквально обо всем, касающемся кардиомиопатии. Вместе этого я начала с мочеиспускания. Почему, господи, почему?
Во всяком случае, ничего не поделаешь. Вот такой серьезный разговор у нас состоялся. Мы возвращаемся к чтению, но про себя я думаю, как это – быть в депрессии и что в точности это означает. Он часто грустит? И есть ли у него склонность к самоубийству? Какая-то ужасно эгоистичная часть меня думает: а мне это надо? Что я делаю здесь с этим парнем? Меня случайно занесло в эту историю, а теперь оказывается, что все так сложно. Но потом Дэв ставит диск Ника Кейва, и я думаю: вот я сижу здесь, читаю комиксы, и парень такой милый, и все вполне терпимо. Дверь магазина открывается, и вваливается Рики. Наверное, Дэв написала ему или что-то еще, но он направляется ко мне с двумя банками колы и пакетом донатов.
– Для наших гостей, – говорит он и ставит угощение на столик.
Я едва не плачу от такой доброты.
Так что, когда время подходит к шести часам и магазин закрывается, уходить совсем не хочется. Другие фанаты комиксов выходят, шаркая ногами и сжимая в руках пластиковые пакеты с книгами. Мы с Кэллумом кладем на полки все книги, которые не можем купить. Дэв обнимает меня на прощание. Рики поднимает руку в вулканском салюте.
Потом мы снова на улице, оглядываемся по сторонам, не зная, как себя вести.
– Спасибо, – говорю я Кэллуму.
– За что?
– За твой отличный план.
– Ну, это была в основном твоя работа.
– Спасибо, что не стал заставлять меня идти с твоими друзьями. Спасибо, что спросил меня, что хочу делать я.
– На здоровье. – Потом он говорит: – Ханна?…
– Да?
– У тебя бывают такие моменты, когда ты думаешь: что бы ни случилось, у меня есть этот день? Типа это только мое, никто не может отобрать его. Сегодня принадлежит мне, и я могу наслаждаться им, и все воспоминания сохранятся. В этом есть какой-то смысл?
– Да, есть. Абсолютно.
– Ну, это был один из таких дней. То есть для меня.
– Для меня тоже.
– Правда?
– Правда.
– Ханна, можно дать тебе эту штуку? Это охренительно глупо, но… я просто хочу, чтобы ты посмотрела.
Он достает что-то из рюкзака – это большая тетрадь. Я начинаю листать ее, но он останавливает меня.
