Книга – это часть жизни, ее проявление, такое же, как дерево, или лошадь, или звезда. Она подчиняется своему собственному ритму, своим собственным законам, будь это роман, пьеса или дневник. Глубокий, потаенный ритм жизни всегда присутствует в ней – как пульс или сердцебиение. Даже в стоячих на первый взгляд водах дневника существуют течение и противотечение. Они ощутимы и в произведении в целом, и в его фрагментах. Рассматриваемая во всей полноте, особенно в таком дневнике, как у Анаис Нин, эта космическая пульсация соотносится со смертью и возрождением личности. Жизнь принимает вид лабиринта, и в этот лабиринт погружается Анаис, которая ищет. Она входит туда неосознанно ради того, чтобы уничтожить себя прежнюю. Могут сказать, как в данном случае, что саморазрушение произошло через шок. Не имеет особого значения, что привело к разрушению; важно, что в такой-то момент личность пришла в состояние двойственности. Прежняя Анаис, глубоко привязанная к отцу, который ее бросил и потеря которого породила в ней неразрешимый конфликт, обнаружила, что столкнулась с нарождающейся другой личностью в себе, и эта новая сущность, как кажется, уводит ее во тьму и хаос. Дневник как история ее ухода от мира в хаос возрождения изображает картину сложной борьбы между этими конфликтующими «я». Погружаясь в темные глубины своей души, Анаис как бы увлекает за собой окружающий ее мир и с ним людей, с которыми она встречалась, и отношения, вызванные этими встречами. Иллюзия погружения, тьмы и стагнации возникает из-за непрестанного наблюдения и анализа, характерных для дневника. Люки опущены, небо скрыто. Все – природа, человеческие существа, поступки, отношения – спущено вниз, дабы подвергнуться анатомированию и обозначению. Это процесс поглощения, при котором эго превращается в огромное красное чрево. Язык сам по себе ясен, до боли ясен. Это обжигающий свет интеллекта, скрытого в пещере. Ничто из того, с чем сталкивается этот ум, не может быть упущено. Результат душераздирающий и завораживающий. Мы проникаем вместе с автором дневника в ее лабиринтообразный мир, как нож проникает в живую плоть. Это хирургическая операция над миром из плоти и крови, кесарево сечение, совершенное эмбрионом при помощи его личных ножниц и ножа.
Позвольте мне сделать некоторое отступление. Этот дневник написан без малейшего намека на злобу. Психолог может заметить по этому поводу, что боль, причиненная потерей отца, была такой сильной, что сделала Анаис неспособной причинять боль другим. В известном смысле это верная, но несколько ограниченная точка зрения. Я же чувствую, что мы получаем в этом дневнике тот прямой, открытый удар, который составляет суть великих греческих трагедий. Расин, Корнель, Мольер могут оправдывать зло – но не греческие драматурги. Разница заключается в отношении к Судьбе, Року. Оружие не в руках людей, оно в руках богов. Нечто подобное происходит и в случае с дневником Анаис Нин: война идет с самой собой, в присутствии Бога как единственного свидетеля. Дневник велся не для чужих глаз, только для Бога. У Анаис не больше злости, чем желания лгать или обманывать. Лгать в дневнике – величайший абсурд. Человек должен быть совершенно ненормальным, чтобы заниматься этим. Анаис нет дела до других, разве что они могут открыть ей что-то о ней самой. Хотя путь и мучителен, но направление всегда одно, всегда внутрь, все глубже внутрь, к самой сути собственной личности. Каждое новое столкновение – подготовка к последнему столкновению, к конфронтации с настоящим «я». Увлечься злом означало бы свернуть с предопределенного пути, пожертвовать драгоценным моментом в следовании своему идеалу. Анаис движется вперед непреклонно, как движутся боги в греческих трагедиях, к осуществлению своей судьбы.
Существует очень значительный факт, имеющий отношение к происхождению этого дневника, – он начинался в художественной форме. Я вовсе не имею в виду, что он велся с мастерством художника, с намеренным использованием литературных приемов: нет, он был начат для того, чтобы его прочел некто другой, чтобы оказать влияние на этого другого. В этом смысле автор был художником. Начатый во время путешествия в чужую страну, дневник представляет собой безмолвный разговор с отцом, бросившим Анаис, подарок, который она намерена отослать ему из своего нового дома, дар любви, который, как она надеется, вновь соединит их. Через два дня начинается война. Словно по тайному умыслу судьбы, отец и дочь разлучены на много лет. В легендах, созданных на эту тему, обычно бывает, как и в этом случае, что встреча происходит, когда дочь уже становится взрослой.
И вот, в самом начале своего дневника девочка ведет себя в точности как художник, при помощи своих выразительных средств приступая к завоеванию мира, отвергнувшего ее. Надеясь поначалу уговорить и привлечь к себе отца изображением своей тоски, расстроенная безуспешностью попыток вновь обрести его, она мало-помалу начинает считать разлуку наказанием за ее собственную неполноценность. Она все более подчеркивает те черты, которые отличали ее с детских лет и навлекали на нее гнев отца. Дневник превращается в исповедь, признание ее неспособности соответствовать тому образцу совершенства, каким был для нее утраченный отец.
С первых же страниц дневника заявляет о себе конфликт между прежним, незрелым существом, глубоко привязанным к отцу, и многообещающей, неведомой личностью, которую она создает. Это борьба между реальным и идеальным, уничтожающая борьба, которую большинство людей бесплодно ведет до конца своих дней, не в силах понять ее значение.
Спустя два года после того, как был начат дневник, в нем появляются следующие строки: «Quand aucun bruit ne се fait entendre, quand la nuit a recouvert de son sombre paletot la grande ville dont elle me cache l’éclat trompeur, alors il me semble entendre une voix mystérieuse qui me parle; je suppose qu’elle vient de moi-même car elle pense comme moi… II me semble que je cherche quelque chose, je ne sais pas quoi, mais quand mon esprit libre dégage des griffes puissantes de ce mortel ennemi, le Monde, il me semble que je trouve ce que je voulais. Serait-ce l’oubli? le silence? Je ne sais, mais cette meme voix, quand je crois etre seule, me parle. Je ne puis comprendre ce qu’elle dit maisje me dis que Ton ne peutjamais être seule et oubliée dans le monde. Car je nomme cette voix: Mon Génie: mauvais ou bon, je ne puis savoir…»
[141]
Еще более поражает место в этом же томе, начинающееся словами: «Dans ma vie terrestre rien n’est changé…»
[142]. Перечисляя далее мелкие события, которыми наполнена эта ее земная жизнь, Анаис добавляет:
