* * *
Вряд ли что-нибудь столь же стимулирует меня, как теории и произведения сюрреалистов. Я повторяю «вряд ли что-нибудь», потому что хочу добавить к ним кое-что столь же стимулирующее. Китай, например, и все ассоциируемое с этим понятием; произведения Отто Ранка и Минковского, поэта шизофрении, Кайзерлинга, да, графа Германа Кайзерлинга; язык и идеи Эли Фора; и, конечно, Д. Г. Лоуренса, Ницше и Достоевского. Даже Эмерсона и Рембо, даже Гёте. И, в не меньшей мере, Льюиса Кэрролла.
Если, как утверждает где-то Гёте, – «только плодотворное верно», – тогда во всех этих людях, которые мной поименованы, и в самой идее Китая должна заключаться истина. Но истина – везде и во всем. Бесполезно искать истину, как бесполезно искать красоту или власть. Так же как бесполезно искать Бога и Красоту. Все они являются сами без всяких, с нашей стороны, поисков. Борьба идет не за них, а гораздо глубже. Она идет за синхронизацию потенциального бытия с действительным, за плодотворную связь между человеком вчерашним и человеком завтрашним. Это болезненный, но неизбежный процесс роста. Мы либо растем, либо умираем, и умереть заживо в тысячу раз хуже, чем «Освободиться от шелухи сует»
[112]. На тысячах разных языков, тысячью способами люди подтверждают одну и ту же мысль: чтобы по-настоящему жить, человек должен сражаться. Сражаться, чтобы реализовать свой потенциал. Вина, грех, совесть – из человеческого сознания этих факторов не удалить. Они суть и часть самого сознания. Нагрузка на силы подсознания не обязательно подразумевает ликвидацию сознания. Напротив, подсознание расширяет сознание. К инстинктивной жизни возврата нет, и даже, наблюдая первобытных людей, я свидетельств их чисто инстинктивной жизни не обнаруживал. Строгие табу, входящие в парадигму сознания дикаря, позволяют освобождать инстинктивные силы жизни. У цивилизованного человека тоже есть табу, но наказание за их нарушения заменяет быструю смерть медленной и болезненной. В противоположность первобытным людям, цивилизованные кажутся мертвыми, совершенно мертвыми. Они, конечно, в действительности не более мертвы, но создают впечатление мертвенности – настолько напряжение и крайности современной жизни разрушают их. Разрушение современного человека происходит сдвигом напряжения из коллектива в индивидуальную жизнь. Жизнь дикаря par excellence
[113] коллективна, хотя и жизнь цивилизованного современника индивидуальна не полностью. Цель все та же, она безошибочна, но вот сил для достижения ее не хватает. Парадоксальным образом, чем более человек овладевает искусством самообладания, тем более он развивается. По мере того как сфера его влияния расширяется, чувство изоляции, отъединенности увеличивается. В течение тысяч лет, когда человек бегал в стаде, он был – да и до сих пор остается – хищным животным, убивающим вместе с соплеменниками. Цивилизация не искоренила инстинкт убийства и никогда его не искоренит. Но она почти непреднамеренно совершила иное: вызвала развитие эго, индивидуальности человека. Я говорю «цивилизация», в то время как имею в виду немногих великих и необыкновенных индивидуумов, чье духовное развитие до сих пор настолько превосходит развитие человека толпы, что они остаются уникальными. Эти люди подчинили себе великое множество людей, над которыми осуществляют тираническую власть, по всем признакам и целям им навязанную. Холодная и стерильная кристаллизация истин, которые великие люди разработали и согласно которым действуют, образует систему того, что мы называем цивилизацией. И как на первобытного человека, так и на цивилизованного самым мощным образом действует страх, доминирующий над его сознанием. В человеке, одолеваемом неврозом, этот страх находит высочайшее выражение: парализованный страхом невротик становится символом разлагающейся мощи цивилизации. Человек – жертва так называемого «прогресса». Он стоит среди нас как предупреждение, своего рода тотем во плоти и крови, представляющий силы зла.
Как раз здесь понятие, введенное Андре Бретоном – «кризис сознания», – особенно настойчиво приходит на ум. Невроз, некоторым образом, как раз и является «кризисом сознания». Невротик – жертва нового образа жизни, который мы должны либо принять, либо погибнуть. Потому что невротик – это жертва борьбы, ведущейся в амфитеатре разума. Это борьба Нарцисса с самим собой: какое бы направление ни принимала мысль, жертвой ее все равно становится человек. Борьба жертвенно ведется людьми высочайшего типа, и мы, ее зрители, либо сами устраняем этих страдальцев из нашей среды, создавая более равновесные личности, либо, подражая им, погибаем, как погибают они.
Психоанализ не приносит излечения от невроза. Психоанализ – всего лишь метод, метафизика, если на то пошло, иллюстрирующая и объясняющая нам природу болезни, всеобщей для цивилизованных существ. Психоанализ не закладывает основы для последующей терапии, он всего лишь заставляет нас осознавать существование зла, которым, что достаточно странно, является сознание.
Это может звучать путано, но в действительности ясно и просто. Все, что живет, что обладает самостью, звезда ли это, растение, животное или человек, даже сам Всемогущий Бог, обладает направленностью. Эту идею можно было бы хорошо объяснить с математической, физической или психологической точек зрения. И наконец, с религиозной тоже. С дороги, по которой мы идем, нет возврата. По ней можно либо идти вперед, либо наглухо встать, получив то, что называется смертью при жизни. Движение вперед, или направленность, это не что иное, как сознание. Оно осуществляется по спектру возможностей в форме оппозиций, иными словами, в форме двойственности. Все, как говорится, зависит от степени. Оно одно, и в то же время не одно. Оно двойственно. Мистик, существо более двойственное, чем другие, моментально отыскивает решение задачи, впадая в состояние экстаза, в котором сливается со всей вселенной. Нет нужды говорить, что в такие моменты ему не нужен Бог или что-нибудь еще вне его самого. Он впадает в состояние «вне себя» в том смысле, что его сознание, предельно расширившись, вмещает противоположные полюсы бытия. Борьба в таком состоянии немыслима. Мистик познает в трансе невыразимое. Все становится ясным и приемлемым, а сам мистик и его судьба неразделимыми. В такие моменты он – сама направленность. То есть сознание.
Экстаз, как мы знаем, не является состоянием постоянным. Это опыт, который позволяет пройти через радикальную трансформацию, плодотворную метаморфозу, обновление. Человек, который с Богом, видит Бога и с ним говорит, он возвращается в мир реальности полностью измененным. Посредством своего опыта он в свою очередь изменяет реальность. Он вкладывает, так сказать, в нее больше Бога. Так что жизненные проблемы, мучившие нас вчера, для нас более не существуют. Перед нами теперь встают другие, более трудные. Перед нами всегда и везде – проблемы. Каждая новая Утопия помещает нас в новый ад. Пропасть ширится и углубляется. Изоляция становится более интенсивной.
Пример жизни мистиков учит тому, что прогресс и направленность – это вещи совершенно разные. За идеей прогресса, идеей неверной, лежащей в основе всех цивилизаций – потому они все и рушатся, – лежит понятие победы над Природой. Но ни прогресс, ни направленность не дают нам выхода. Впрочем, по сути, его и не существует. Мы должны принять эту дилемму, если принимаем жизнь вообще.
