Теперь происходит нечто непостижимое. Это похоже на бред. Белый день, но небо усыпано звездами. Град прекратился, но слышен непрерывный шелестящий шум ливня, идущего где-то в отдалении. Звук такой, будто жестянка позвякивает о жестянку. Дома исчезли. И только черная земля с погибшими деревьями на ней, из-под корней этих мертвых деревьев огромные толстые змеи изрыгают языки пламени. Люди пляшут среди огнедышащих змеиных языков, их тела окровавлены, глаза вращаются в диком раже.
Пока над черной пустошью продолжается пляска колдунов, и языки пламени расщепляют деревья, а тела истекают кровью, звездочет сидит у раскрытого окна и глядит внутрь черной шкатулки. Сугубое, жуткое безмолвие обволакивает его жилище. Внутри черной шкатулки находится голубой шар – глобус, который медленно вращается. Глобус украшен звездами, звезды расположены в виде знаков зодиака. Звездочет сидит у окна в глубоком забытьи, уронив голову на грудь. Входит служанка и придвигает к нему маленький столик, расстилает на нем скатерть. Затем она вынимает голубой шар из шкатулки и помещает его на столик перед звездочетом.
Сцена делится надвое. С одной стороны – окно звездочета, столик и голубой шар. С другой – черная пустошь и колдовской шабаш в полном разгаре, звезды сияют ярко, солнце нещадно льет с небес оранжевое сияние, деревья обуглены и покорежены огненными языками змей. Звездочет безмятежно сидит и рассеянно погружает руку в шар, который теперь уже не шар, а чаша, полная золотых рыбок. Одну за другой он вытаскивает их и глотает. Тем временем участники шабаша веселятся посреди черной пустоши. Они подбирают с земли голубоватые фарфоровые яйца и швыряются ими друг в друга. Воздух зелен, как трава. Звезды роятся все гуще и сияют яростным блеском. Кажется, звезды приблизились к земле, и свет их настолько ярок, что деревья взламываются, треща. Из нутра мертвых стволов, из каждого дупла опрометью выбегают звери, и все звери чистейшего белого цвета, белоснежные. Колдуны совокупляются с животными, а окончив блуд, начинают убивать зверей. Затем набрасываются друг на друга и ножами, и зубами, и ногтями рвут друг друга на части. Земля становится сплошной огромной лужей кровавой блевотины.
И вот, когда почва усыпана изуродованными белыми телами, когда конца-края им не видно, звездочет вдруг берет флейту и, высвистав скорбный звук, многозначительно указывает на звезды. В тот же миг чаша превращается в человечий череп, и неожиданно из черепа раздается странное песнопение, мелодия горестная, нездешняя. В кадре снова улица, в конце которой стоит дом звездочета. И снова толпа несется по улице, море человеческих тел, перекошенные от ужаса лица, мужчины без рук, женщины со снятыми скальпами. Из маленького дома в конце улицы доносится потусторонняя музыка кены.
На улице не слышно ни звука, лишь это странное нездешнее песнопение. Люди несутся, словно призраки бессловесные, только слышится стон, будто ветер воет. Череп в окне превращается в дверцу – дверцу грушевидной формы с двумя маленькими лепестками в центре. Мандра и Альрауне убегают от толпы, их плащи и волосы развеваются за спиной. Когда они достигают двери, лепестки размыкаются и втягивают беглянок внутрь. Лепестки смыкаются, дверь превращается в череп, череп – в лицо звездочета. Лицо округляется от страха, от удивления, от ужаса. Лицо становится похожим на мертвую луну, на ней ни рта, ни носа – лишь два огромных кратера глазниц.
VI
Каморка звездочета, уставленная книгами и склянками. Сам звездочет похож на ожившую механическую фигуру, целиком сделанную из металла. Он сидит в серебристом кресле и смазывает маслом какой-то механизм у себя в груди. Механизм состоит из колесиков, похожих на те, что внутри часов. В грудной клетке медленно раскачивается маятник. Звездочет, похоже, и не догадывается о присутствии Мандры и Альрауне. Он переворачивает зеленые пузырьки, переливая янтарную жидкость из одного сосуда в другой. Взяв с полки какую-то книгу, он выдирает со страницы несколько слов, скручивает и просовывает их в горлышко зеленой колбы. Слова начинают дымиться и вдруг обращаются в пепел и осыпаются на дно. Он повторяет этот опыт несколько раз. Слова всегда дымятся и опадают пеплом на дно сосуда. Звездочет возвращается в кресло и опять смазывает механизм у себя в грудной клетке. Он надевает черные очки, дурацкий колпак и пару рогов в придачу. Он опускается на колени и что-то ищет на полу. Пол подобен атласу, разрисованному материками, морями, реками, озерами, горами. На четвереньках он странствует от одного континента к другому, пока не добирается до маленького лилового островка. Островок омывается голубым морем, по морю плавает серебряная ладья, на носу которой стоит Мандра, волосы струятся у нее за спиной густыми волнами. Кораблик крошечный, а Мандра еще меньше. Она стоит на носу кораблика и поет. Звездочет наклоняется, прислушиваясь к песне. Ему кажется, что он слышит человеческий голос. Он вытягивается во весь рост и, держа кораблик на ладони, слушает Мандру, как завороженный. Пока он слушает, книги сами по себе открываются, слова вылетают оттуда и танцуют по комнате, словно пылинки в солнечном луче. И вот пришел черед слов, которые осыпались пеплом на дно колбы, слова взлетают дымком, спиральками клубятся из узенького горлышка и роятся вокруг головы звездочета. Тело его уже не из металла, а из плоти и крови, и кровь бледно мерцает сквозь прозрачную белую кожу.
Голос Мандры теперь становится более явственным. Песня возносится, звучит все громче, все выше, пока комната не наполняется фиолетовым сиянием. Длинным, изящным пальцем Мандра кругом очерчивает сердце звездочета. Круг вспыхивает пламенем, а когда пламя догорает, мы видим крест, вырезанный на сердце. На кресте появляется распятый Христос, шея сломана, бок пронзен пикой. Распятие меркнет, и вот это уже статуя Венеры, которую тут же сменяет другая – статуя Афины Паллады. Она тоже исчезает, и вместо изваяний и распятия остается лишь пылающий круг, механизм с колесиками. Минуту-другую колесики вращаются во всю прыть, подобно динамо-машине, а потом механизм внезапно замирает. В это мгновение звездочет вскидывает руки и вопит, как одержимый: «Бискра! Маратта! Вальево! Сьенфуэгос!»
Последний возглас перекрывается голосом Мандры, пронзительная, буравящая песня, которая рвет паруса корабля. Комната медленно рассеивается – книги, колбы, голубая чаша и плавучие материки затуманиваются, как очертания сновидений. Мандра стоит на носу корабля, глаза ее завязаны, а в правой руке – весы. Ладья медленно погружается в воду, а звездочет тем временем выходит из дому, вытянув перед собой руки и двигая ими, точно плавниками. Он идет сквозь густой туман, как будто по дну океана. Вытянув руки, он шагает, переплывает туман. Он идет в глубинах моря, пересекая затерянный континент, который теперь населяют мужчины и женщины подводной расы, рожденные под водой мужчины и женщины с водяной пеленой на глазах. Словно слепец, он оступается на руинах древних городов, строения которых раскачиваются, как тростник, и краски тают, как будто радугу распылили в черных ледяных глубинах моря. Над звездочетом движутся обитатели затерянного мира: тела их просвечивают, отбрасывая зеленовато-желтое мерцание, они колышут стопами, легкие и гуттаперчевые, как балерины. Через храмовые звонницы проплывают огромные, похожие на водоросли искрящиеся рыбы, плавниками нежно качая колокола. То, что кажется массивным городом, колеблющимся в изломах радужного света, на самом деле текуче и проницаемо, как сон. Плавучими шагами жители проходят сквозь стены, не оставляя ни прорех, ни разломов, ни рваных краев. Их водянистые глаза блестят, как изумруды, голоса едва различимы за оглушительным гудением колоколов. Им неведомы тяготы. Ничто их не ранит. Все течет, все меняется, это так же просто, как зевнуть или разжать кулак. Нескончаемое пиршество красок, как внутри бриллианта. Нескончаемое пиршество, как будто все бушующие на поверхности штормы сулят им манну небесную. Все летит кувырком сквозь алмазный свет глубин. Океанское дно усыпано сокровищами земли. Море кишит богатствами, вырванными у суши. Здесь все дается без усилий. Только открой рот – и пей. Только расслабься – и спи. Поверх качающегося, колеблющегося города с прозрачными стенами и немолчными колоколами играет поток отраженного света, бесконечное мерцание угасающей радуги, дымка и отсверк твердой сердцевины алмаза. Вот она, радость тела, освобожденного из застенков материи. Радость шелковистых поглаживаний, шелковистых касаний колеблющихся растений, гибких веток, золотых плавников, наэлектризованных самой жизнью. Радость нескончаемого оргазма, непрерывного колебания в гамаке. Радость звука, пронзающего поры, подобно свету. Радость видеть сквозь, вовне и вокруг. Радость фосфорического мерцания, вечного излучения, ночи, вечной ночи, усеянной звездами. Радость непрерывного движения по спирали, непрекращающегося экстаза, неумолчной песни.
