Следом выперли обратно в Штеттин неумелую интриганку Иоганну – а за компанию с ней едва не присовокупили и саму Софью: мол, яблочко от яблони… Однако Софья на суровой беседе с Елизаветой сумела оправдаться и уверить разгневанную дщерь Петрову, что не имела никакого отношения к этому самому «салону» (пожалуй, и в самом деле не имела, вряд ли пятнадцатилетнюю девушку приняли на равных в круг прожженых заговорщиков).
Гроза миновала. А вскоре, 28 июня 1744 г., Софья в самой торжественной обстановке, в церкви Головинского дворца, приняла православие…
Все! София Фредерика Августа (или все же Доротея) исчезла навсегда – как и некая Фикхен. Отныне и до смерти существовала лишь Екатерина Алексеевна. Почему «Алексеевна», кстати? Да просто оттого, что в русских святцах нет имени «Христиан». Вспомнили, что у Екатерининого батюшки есть еще и второе имя «Август» – а его нельзя было перевести на русский иначе как «Алексей». Вот и получилась Екатерина Алексеевна.
Между прочим, Христиан-Август, человек, надо полагать, упрямый. Чуть ли не до самого последнего момента сопротивлялся переходу дочери в православие, твердил, что на свете есть лишь одна истинная вера – лютеранская. Видимо, он все же был человеком верующим, вразрез с вольнодумством восемнадцатого столетия…
Но его доломали с помощью Фридриха Великого. Фридрих разыскал в берлине некоего красноречивого лютеранского пастора, и тот довольно быстро как-то все же убедил Христиана, что лютеранская вера настолько похожа на православную, что это, собственно, одно и то же. Сколько он получил от Фридриха (пастор, я имею в виду), истории осталось неизвестным.
В общем, последнее препятствие оказалось преодоленным. Екатерину на следующий день еще более торжественно обручили с Петром – а через два месяца и обвенчали. Жених был еще болен после перенесенной оспы, но Елизавета торопила события безжалостно: ей позарез нужно было обзавестись официальными и законными наследниками престола. Как-никак под надежной охраной все еще томилась незадачливая Брауншвейгская фамилия – свергнутая Елизаветой правительница Анна Леопольдовна, ее пятилетний сын, законный российский император Иоанн VI, и их многочисленная родня.
Между прочим, преследовавшие всю жизнь Елизавету страхи, что ее, в свою очередь, свергнет кто-то удачливый, а то и вовсе зарежут, были отнюдь не беспочвенны. Через год после свадьбы Екатерины и Петра возле спальни Елизаветы охрана сцапала незнакомца с кинжалом в руке. Кто его послал, навсегда останется неизвестным – как его ни пытали, ни словечка не добились, так и помер…
Конец всем треволнениям и нервотрепкам? Не спешите…
Всего через девять месяцев после свадьбы неугомонный Бестужев представил Елизавете обширный документ (сохранившийся до настоящего времени). По форме это было вроде бы безобидное «руководство к воспитанию» юной пары, а на деле – самая что ни на есть настоящая телега. Обвинение на обвинении. Петру ставилось в вину, что он, например, «говорит грубые и неприличные шутки своим приближенным», а также «публично гримасничает и коверкается всем телом».
Обвинения против Екатерины были гораздо серьезнее: отсутствие усердия в православной вере, запрещенное ей вмешательство в государственные дела, наконец, «чрезмерная фамильярность» с молодыми вельможами.
Последний пункт особенно интересен. Касается он трех конкретных персон: молодых братьев Чернышевых, пользовавшихся особой благосклонностью великого князя и княгини. С Андреем Чернышевым Екатерина поддерживала очень уж приятельские отношения, дававшие почву для сплетен.
Ей тогда было семнадцать – по меркам восемнадцатого века к этому возрасту молодой даме полагалось бы уже иметь пару-тройку любовников…
Оговорюсь сразу: так и осталось неизвестным, насколько далеко зашли отношения Андрея Чернышева и Екатерины, происходило что-нибудь на «ложе любви» или нет. Но отношения, в самом деле, были крайне фамильярными. Дошло до того, что однажды Чернышов вечерней порой с самым непринужденным видом хотел было проникнуть в спальню Екатерины. Екатерина его, правда, не впустила – но и не прогнала, стояла, приотворив дверь, и они долго и мило беседовали. Зная семнадцатилетних кокеток, можно представить, что беседа не лишена была игривости. Вот только подкрался откуда камергер двора Девьер и эту милую беседу безжалостно оборвал – в рамках соблюдения приличий и этикета. Девьер был человеком Бестужева.
На другой день всех трех братьев Чернышевых потихонечку изъяли, два года продержали под арестом, а потом велением Тайной канцелярии разослали по дальним гарнизонам… К молодой чете приставили высокопоставленных соглядатаев – под видом приближенных.
Правда, через шесть лет Чернышева из ссылки все же вернут – и он вновь окажется при дворе, вновь встретится с Екатериной, меж ними завяжется оживленная тайная переписка – и, когда она впоследствии будет издана, специалисты по «галантному веку» в один голос будут уверять: если учесть тогдашние каноны, речь может идти исключительно об обмене посланиями меж любовниками…
А вскоре появляется еще одни придворный красавец – Сергей Салтыков. Вот относительно него никогда не было никаких сомнений: давным-давно доказано, что он был не только любовником Екатерины, но и настоящим отцом цесаревича Павла Петровича. Самое пикантное, что происходило все не то что при попустительстве, а по прямому приказу Елизаветы. Дело в том, что у молодой четы слишком долго не было ребенка, и Елизавета, по свидетельствам современников, не особенно и деликатно напомнила Екатерине, в чем, собственно, состоят ее обязанности как великой княгини. Грубо говоря, дите необходимо, как штык!
Екатерина вняла: во-первых, в ее положении не особенно и поспоришь, а во-вторых, к тому времени она уже, как бы это поделикатнее выразиться. Увлеченно следовала традициям галантного века.
В общем, родился наследник цесаревич Павел Петрович. Салтыкова сразу же после этого радостного события услали за границу с явно надуманными поручениями – и велели сидеть там подольше. Он и сидел, тихо, как мышь под метлой.
Сохранилась легенда – а может, и доподлинная быль – что император Александр III однажды настойчиво потребовал у одного из историков, знатоков екатерининского времени сказать ему наконец: кто же все-таки был отцом Павла? Тот, помявшись, все же сказал честно: уж не посетуйте, ваше императорское величество, но, по всем данным, Салтыков… Император, ничуть не огорчившись, якобы воскликнул:
– Слава Богу! Есть во мне все же русская кровь!
Ну, а в дальнейшем Екатерина свои «маленькие радости» искала уже самостоятельно.
Семейная жизнь Петра и Екатерины не сложилась с самого начала. Все, что нам известно – а известно немало, – позволяет с уверенностью утверждать, что не то что о любви, но и о малейшей симпатии речи не шло.
А, собственно, чего другого ожидать, когда совершенно чужих друг другу молодых людей ведут под венец, нисколько не интересуясь их мнением, исключительно из высших государственных интересов?! Коронованные особы – люди в этом смысле глубоко несчастные, поскольку не имеют права на брак по любви.
