В половине седьмого Надежда Николаевна снова вошла в здание жилконторы.
У нее был план: прийти с последними посетителями, дождаться, пока неповторимая гражданка Камнеедова покинет свое рабочее место, и затем проникнуть в ее кабинет под видом уборщицы. Ну, или под каким-нибудь другим правдоподобным предлогом.
Неважно, под каким предлогом — лишь бы попасть в кабинет и обследовать сувенирную обезьянку.
На самом деле Надежда рассчитывала на то, что сумеет придумать такой предлог на месте, как не раз бывало прежде.
На всякий случай — а именно на случай непредвиденной встречи с Камнеедовой — она немного изменила внешность: надела трикотажные брюки и бирюзовую кофту, волосы спрятала под ярко-красный берет, который нашла в шкафу (один бог знает, как он там оказался), смыла вообще всю косметику, только подобрала помаду под цвет этого берета, и в довершение ко всему приколола на отворот кофты брошь в виде попугая. Попугай был яркий, расписанный всеми цветами радуги, да еще усыпанный ослепительно сверкающими стразами. Откуда в ее шкафу взялась эта немыслимая прелесть, история умалчивает. Может быть, Надежда купила эту брошь в какой-нибудь турпоездке под воздействием южного солнца или легкого алкоголя, а возможно, внучка Светланка забыла брошь, когда гостила у них в прошлом году.
С некоторых пор Надежда Николаевна взяла себе за правило не выбрасывать никакие мелочи, хоть бы и казались они совершенно дешевыми и ненужными. Как говорится, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Всякое в жизни случается, и любая мелочь может пригодиться.
Войдя в таком виде в жилконтору, Надежда удивленно огляделась по сторонам.
Коридор был пуст.
Это было непонятно, поскольку в этот день жилконтора работала до семи, а под конец рабочего дня в таких учреждениях самый час пик, наплыв посетителей, которые только что вернулись с работы и спешат разобраться со своими наболевшими вопросами.
Однако факт был налицо — в коридоре не было ни души. Точнее, была одна-единственная душа, пожилая уборщица из Средней Азии, которая старательно драила пол.
Надежда решила, что перепутала часы работы конторы, и на всякий случай вернулась к дверям, где висела табличка… нет, все верно — до конца работы оставалось еще полчаса.
Тут к ней подошла та самая уборщица.
— Женщина, у нас закрыто! — сообщила она строго.
— Как закрыто? — переспросила Надежда, оглянувшись на табличку. — Почему закрыто, когда вот тут написано, что сегодня контора работает до семи?
— Мало ли что написано! Это в обычный день до семи, а сегодня такой день, что раньше закрылись…
Уборщица закрыла рот ладонью, словно сказала лишнее, затем торопливо проговорила:
— В общем, закрыто, и все, так что идите домой.
— Ох, как неудачно! — вздохнула Надежда. — Мне ведь не на прием нужно, я сегодня уже была на приеме и забыла в одном кабинете телефон свой мобильный… мне бы только зайти к той женщине в кабинет, где я была…
— Да сказано же вам — нет никого, по домам всех отпустили, все равно никто работать не мог.
— Почему это никто не мог работать? — насторожилась Надежда. — Что такое у вас случилось?
— Ну, мало ли что случилось… — Глаза уборщицы забегали. — Мне не велели про это посторонним говорить.
— Ой! — Надежда схватилась за сердце. — У вас что же — террористический акт был? Бомбу нашли?
— Да что вы, женщина! — Уборщица замахала руками. — Какой акт! Какая бомба! Если бы бомба, так здесь бы полиция была с собаками, никого бы сюда не пускали и меня бы тоже выгнали.
— Так что же тогда случилось? — не сдавалась Надежда.
Уборщица опасливо огляделась по сторонам, оперлась на швабру и сказала, трагически понизив голос:
— Начальница одна у нас померла. Нинель Борисовна.
— Нинель Борисовна? — испуганно ахнула Надежда. — Это Камнеедова, что ли?
— Она самая! — проговорила уборщица с той труднообъяснимой гордостью, которую некоторые люди испытывают, сообщая ближним трагические известия.
— Да как же так? — воскликнула Надежда, искренне удивленная. — Такая крепкая была женщина, такая здоровая… такую, как говорится, об асфальт не расшибешь…
В душе у нее шевельнулось страшное подозрение.
Она вспомнила, как побагровела Камнеедова во время их разговора, как она едва не задохнулась. Неужели это она, Надежда, довела ее до смерти своей актерской игрой?
Да нет, не может быть! С такими слабыми нервами Нинель Борисовна не смогла бы и года проработать на своем посту!
— Да, с виду-то она и правда была здоровая, — продолжала между тем уборщица. — И не только здоровая… характер у нее был — ужас, что за характер! Шайтан, а не женщина! — Уборщица снова смущенно закрыла рот ладонью. — Нехорошо так про мертвую говорить… про мертвых только хорошее можно. Так, значит, с виду здоровая, а внутри — вся больная. У нее эта была… алегрия…
— Может быть, аллергия?
— Ну да, я так и сказала. От нее она как раз и померла. Вызвали «Скорую», но уже поздно. Доктор сказал, что это анфи… ампи… антибиотический шок.
— Может быть, анафилактический?
— Ну да, я так и сказала. Доктор сказал, что это у нее от какого-то запаха могло случиться.
— Надо же, какое несчастье! — вздохнула Надежда.
Слова уборщицы немного успокоили ее — Камнеедова умерла от какого-то запаха, на который у нее была аллергия, а не от артистического занудства Надежды…
— Да, несчастье! — Уборщица пригорюнилась. — Все так плакали, так плакали… так что начальник всех по домам отпустил, все равно, говорит, вы работать не можете. Так что идите, женщина, у нас закрыто! Идите, мне домывать нужно, и тоже домой пойду.
— Что же мне делать? — протянула Надежда. — Я ведь как раз у нее, у Нинели Борисовны, в кабинете свой телефон оставила. А я без него, без телефона своего, буквально как без рук. У меня в нем все номера нужные записаны…
Надежда жалобно взглянула на уборщицу:
— А никак нельзя в ее кабинет зайти? Я бы только посмотрела, там мой телефон или нет…
— Что вы, женщина! — Уборщица замахала на нее руками. — Это никак нельзя! Не положено! Если кто узнает, меня с работы выгонят, а мне без работы никак нельзя…
— Да кто же узнает-то? — продолжала уговаривать Надежда. — Вы же сами сказали, что всех сотрудников по домам распустили, так что кроме нас с вами здесь никого нет!
— Так-то оно так, а только мало ли что. Я из-за вас, женщина, работу потерять не хочу…
Последняя фраза прозвучала как-то задумчиво, как будто в конце его стояла не точка, а многоточие, оставляющее надежду на дальнейшие переговоры, как будто уборщица была не до конца уверена в собственных словах.
