Когда дядя Сеймур спросил Самсона, кем бы он хотел стать, когда вырастет, мальчик ответил: «Эстрадным комиком», и стоны сестер, вотще взывавших к Господу, не помешали ему пересказать любимый анекдот про старого раввина:
— Моше приходит к раввину и заявляет, что такое-то поле принадлежит ему. Раввин слушает и соглашается: «Ты прав, это поле твое». Выходя, Моше встречает Хаима, который идет к раввину, чтобы сказать, что это поле принадлежит ему. И раввин слушает Хаима и говорит: «Ты прав, это поле твое». Хаим отправляется домой. А жена раввина, слушая все это из соседней комнаты, выходит и говорит мужу: «Одно и то же поле не может принадлежать и Моше и Хаиму», на что раввин говорит: «Ты тоже права. Такого быть не может».
Потом пришло время, когда Самсону стало казаться, будто он то и дело слышит, как выходит воздух, — такой звук исходил из табуретки с кожаным сиденьем, что стояла у них в коридоре, — мама называла ее пуфиком, — когда на нее опускалась чья-нибудь задница. Сэм представлял себе два пуфика друг напротив друга — на них садились его сестры, на один Ширли, на другой Дебора. А как легко становилось, когда поймешь, какая из правд правдива, какую из двух историй стоит выбрать для своих фантазий, чьи несчастья были настоящими и кем придется все-таки пожертвовать, для чего в конце-то концов ты существуешь, на чьей ты стороне, кто твой враг! В последующие полвека ни Дебора, ни Ширли ни разу не усомнились в собственной правоте. Дебора неизменно утверждала: все, что делаем мы, плохо, а все, что делают они, хорошо, а если и плохо, то только в ответ на то плохое, что мы сделали им. Ширли же была убеждена: все, что делаем мы, хорошо, а все, что делают они — бог весть по какой причине, — непременно плохо. Каждая стояла на своем, опираясь на собственный набор фактов.
Роль Самсона, как он ее понимал, заключалась в том, чтобы злить обеих, всегда занимая противоположную точку зрения.
Самсон, утопленник
Доктор Хаддад видит, как сестры выходят из палаты и направляются к шабатнему лифту, и заходит к Самсону Горвицу. Пациент, как и раньше, неподвижно лежит на спине. Его глаза открыты.
Доктор крутит ручку, регулирующую наклон кровати.
— Вы должны сидеть, мистер Горвиц, и сидеть в кресле. Если хотите поправиться, начинайте двигаться.
— Я безнадежен, — отвечает Самсон и издает звук, похожий на смешок.
— Почему вы так говорите, мистер Горвиц?
Пациент молчит.
— Как управляют дренажной фабрикой, мистер Горвиц?
— Бумажной, бумажной фабрикой! Мы там делали картонные коробки — до чего же они хороши! Представьте себе эти ровнехонькие штабели цвета Иудейской пустыни. Мы всегда помнили: ведь был же мудрец, который придумал, что хранить их надо плоскими, а потом возвращать в исходное положение.
— Мистер Горвиц, вы знаете, где находитесь?
— Я говорил этому парню — на небе.
— Вы на небе?
— «Если же не найдут меня, ищите в другом месте»
[36]. Евреев это не так уж тревожит. Ведь вы еврейка.
— Конечно, — говорит доктор. — Разве вы умерли?
— Утонул на пляже в Гленшоре. Если вы еврейка, почему у вас на голове эта штука? Извините, что спрашиваю.
— Эта штука называется хиджаб, — говорит Мириам не без раздражения. — Почему он пугает людей? Моя бубе
[37] носила красиво причесанный шейтл
[38]. Она стала врачом, когда это еще было внове, и была франтиха. Моя любимая тетя Беренис преподает философию. Она носит прическу на манер шейтла с челкой и заколкой, но вряд ли отдает себе в этом отчет. Что мы только не творим со своими волосами! Женщины иногда их покрывают, а мужчины? Одни надевают шляпу, входя в дом своего Бога, а другие снимают. Ох уж эти шляпы! — доктор на минуту умолкает. — По воскресеньям я гуляла с дедушкой Абнером и по его шляпе судила о том, насколько важны встречные, особенно дамы. Дедушка то касался полей шляпы, то зажимал их между большим и указательным пальцами, как если бы собирался ее снять, то слегка приподнимал шляпу, а то и снимал этаким широким плавным движением. А мой дядя Шимон — его мы с моей младшей сестренкой не могли себе представить без ермолки даже в постели. А я ношу хиджаб, как и мои свекровь и золовка. Мужу нравится.
— Разве он вас не стесняет?
— Не больше, чем белый халат врача. Или вас ваши штаны. Ничто не облегает тело так плотно, как кожа. Почему вы решили, что умерли? Медицинская карта утверждает, что вы живы. Больше того: мы удивлены, мы просто озадачены тем, как быстро вы поправляетесь.
— Мертвый или живой, — говорит Самсон, — какая разница? Кто мог подумать, что и на небесах будут потолок, и пол, и стены, и кровать, и телевизор, и даже Деб и Ширли с их вечными спорами?
— Мистер Горвиц, но если разницы нет, то почему вы думаете, что умерли?
— Старый фокус! Он не работает, — говорит Самсон. — Ущипните себя. Если не почувствуете, значит, вы спите, а если больно, то бодрствуете, так? А если вы, мертвый, ущипнете себя и почувствуете боль, какую чувствует живой, то это, — заключает Самсон тоном, не предполагающим сомнений, — надувательство.
— Что вы называете надувательством?
— Быть мертвым.
На пути к шабатнему лифту доктор Хаддад минует открытую дверь палаты 811 и с удивлением останавливается: на двух кроватях, на самом их краешке, сидят сестры Горвиц. Она видит их в профиль, они смотрят друг на друга, губы обеих шевелятся.
Дебора и Ширли погружены в беседу, напоминающую нескончаемое па-де-де, при этом Дебора знает наперед, какое па сделает Ширли в ответ на последнее па, которое сделала Дебора, уже предвидя свой ответ на последующий ответ Ширли. Каждая уверена, что ее следующее высказывание станет настолько свежей формулировкой самоочевидной истины, что непременно обнажит ошибочность допущений противной стороны и тем самым раз и навсегда положит конец этому танцу.
Доктор Хаддад возвращается на сестринский пост.
— Эти женщины в восемьсот одиннадцатом, что с ними? — спрашивает она.
— Свихнулись, — отвечает сестра.
Бесконечный бубнеж сфер
Одна из горгулий, которых увидела Хоуп в субботнем лифте, — Фрэнсис Райнлендер. Обработав порезы и ссадины на его лице, молодой доктор с роскошной шевелюрой отправил Райнлендера в отдел выписки, третья дверь направо от окна сестры приемного покоя, но — и вот те на — он опять здесь. Филлис послала Эла Лессера обновить результаты первого опроса пациента. Эл видит, с ним что-то случилось. Высоченный старик согнулся, растерянно улыбается. Фрэнсис сидит на краешке кровати, втянув голову в плечи. Подбородком указывает на висящий на стене телевизор, на экране которого великолепный экземпляр молодого самца продает новейшее достижение технологии, недоступное более нигде, всего за 19 долларов 95 центов плюс доставка, четыре удобных способа платежа вы видите на экране.
