Люси
Сестра Тротвуд принесла Люси халат:
— Он завязывается на спине.
— По-моему, мне следует подождать доктора Хаддад, — сказала Люси.
— Свою одежду положите в эту сумку, — сказала Тротвуд.
На большой сумке черными крупными буквами значилось: СОБСТВЕННОСТЬ ПАЦИЕНТ. Читателю необходимо иметь в виду, что отсутствие должной падежной формы застрянет занозой в подсознании Люси до конца этого повествования. Люси вспомнила, что должна вести себя как обычный пациент, и последовала за сестрой.
У каждой палаты одна стена была сплошной, а три остальные образовывала синяя занавеска, свисавшая с кругового карниза, вделанного в потолок. Эта палата выглядела точь-в-точь как та, где они смотрели, как Берти умирает, а могла быть и той самой. Второго стула там не было: Бенедикту пришлось стоять. Он на нее злился.
Палату кто-то оформлял, и он решил, что занавеска должна быть синей. Он хотел как лучше, думала Люси, выбрал приятный синий цвет, но этот синий пропитался болью, страхом боли, созерцанием боли.
Люси надела хлопчатобумажный халат в синюю полоску, полинявшую от казенной стирки. Свои вещи сложила в сумку. На жестком стуле сидеть не хотелось, и она взобралась на кровать и сидела там, пока не пришла сестра измерить ей давление. Это была та самая Премиленькая Сестра с приветливым лицом и низким голосом — такие голоса у женщин нравятся людям вроде короля Лира
[21].
— У вас руки такой же температуры, как мои, — сказала Люси.
Премиленькая Сестра оказалась неразговорчивой и неулыбчивой. Лицо у нее терпеливое, подумала Люси, но это не от страданий, а от природной доброты. Вблизи ее щека походила на щеку матери Люси: поцелуешь ее — образуется ямка, а потом, глядишь, нежная округлость такая же, как прежде. А мои щеки, казались они нежными Бенедикту? Берти?
— Ближе к концу нам то и дело приходилось привозить сюда мужа, — сказала Люси сестре, которая уже сворачивала манжету измерителя давления в аккуратный рулон.
— Вас осмотрит доктор, — сказала сестра и тихо удалилась.
Люси сидела на кровати. Отсюда она уже не могла ни за чем наблюдать. Знает ли доктор Хаддад, где она? Ей нужна была книга, как пьянице глоток спиртного. Она решила пока что тщательно осмотреть все, что находилось в поле зрения. Один стул. Корзина для мусора стандартного размера, цвет хаки. Раковина с краном на уровне колена. Дезинфицирующее средство для рук. Два прибора, включенные в штепсельные розетки с черными пластмассовыми наконечниками различной конструкции, что позволяет вставлять их — видимо так? — в отверстия различной формы. Табличка с рисунками для различения степени болевого синдрома — от улыбающейся рожицы до лица с опущенными уголками губ и потоками слез. На белом металлическом шкафчике — листок со списком содержимого. Можно прочитать: спиртовые салфетки; пробирки со средой для определения гонококков и хламидий; пробники розовые/голубые; бланки для гемотеста; проявитель; хирургические салфетки; впитывающие салфетки стерильные 2x2 и 4x4; перчатки медицинские р-р 6 и 6,5; физраствор (500 куб. см) для внутривенного вливания. ХАЛАТЫ СКЛАДЫВАТЬ АККУРАТНО.
Люси легла. Люси села. Люси слезла с кровати и порылась в СОБСТВЕННОСТИ ПАЦИЕНТ, нашла свою сумку, вынула ручку, вынула очки из футляра, открыла записную книжку на букве «Y» — пустая страница — и начала писать.
Я ошиблась — я не отправляю письма в расширяющуюся Вселенную. Я лежу на полке. В понедельник, прошлым октябрем, ты входишь в свой кабинет и находишь меня на столе. Ты зовешь практикантку из подающих надежды студенток Беннингтонского колледжа
[22]. Ты говоришь ей: «Прочитай-ка и напиши отзыв, абзаца хватит». Студентка относит меня в переговорную, читает «Румпельштильцхена в неотложном», и, возможно, ничего лучше она за «целую» жизнь не читала, если не считать, что она на самом деле не ведает — понятия не имеет, — о чем там идет речь…
Люси понимает, что ей не хватит места на странице, и пишет мельче — буковки получаются наподобие буковок в миниатюрных книгах кукольного домика.
…Она отодвигает меня на край стола, чтобы перечитать завтра, но во вторник ты даешь ей два эссе и пачку стихов, а в среду — еще рассказ, — и так до возвращения твоей постоянной помощницы. Прежде чем уйти, девица из Беннингтона складывает рукописи стопкой (причем «Румпельштильцхен» оказывается в самом низу) и оставляет на полке в твоем кабинете.
Фрэнсис Райнлендер
В палате справа от Люси Фрэнсис Райнлендер продолжал натягивать на колени полы слишком короткого халата. Эл заглянул в анкету.
— Провоцирующий фактор?
— Я потерял сознание в вестибюле гостиницы, — сказал старик. — Брат заставил меня перед отъездом с утра пойти к врачу. Думаю, я забыл позавтракать.
Фрэнсис тащил сумку с вещами по полупустой парковке Годфордской мемориальной больницы; мысль о том, что у него здесь могут что-нибудь обнаружить и в результате оставить в одной из тихих уютных палат, была не лишена приятности. Солнечный свет, заливавший стол Энджи Биддл, сестры на приеме, окружал ее слегка размытым ореолом. Энджи когда-то училась вместе с сыновьями Райнлендера.
— Позвонил Джордж, — сказала она Фрэнсису. — Он хочет, чтобы мы вас осмотрели, прежде чем вы уедете домой.
— Меня положат в палату одиннадцать двадцать пять?
Энджи сочла, что это вполне вероятно.
— Медбрат приходит в десять. Оставьте вещи здесь. — Она показала на стул рядом с собой.
— Мне Джордж говорил, Маргарет Уэст умерла? Ты ведь у нее музыке училась, — сказал Фрэнсис.
— Маргарет пела на моей свадьбе. Помните, ее еще наградили специальным значком за песню, которую ей заказали для парада в Годфорде по случаю двухсотлетия независимости? Она тогда так смутилась. Не думала, что песня так уж удалась.
— Хорошая песня, — сказал Фрэнсис. — Я тогда шел с барабаном по Главной улице.
Годфордский уличный оркестр следовал за пожарной машиной, та ползла со скоростью пешехода, за рулем был Фред Уиллис, начальник добровольной пожарной команды, а рядом с ним сидел мэр. Они остановились напротив пушки с семью черными ядрами, сложенными пирамидой на треугольной лужайке, где Главная встречалась с Хай-стрит. Зрители — их было вряд ли больше участников парада — стояли или сидели вокруг. Младенцы ползали по траве, а собаки вынюхивали лакомства, пока городские знаменитости, сменяя друг друга, читали Декларацию независимости.
