При этой мысли Ванесса поморщилась.
– Я знаю, электрошок сейчас применяется гораздо осторожнее, чем раньше, но... Вы полагаете, это поможет?
– Понятия не имею. В данной ситуации я бы сказал: не повредит.
Ей захотелось наградить его уничтожающим взглядом, но не хватило сил.
– То же самое можно сказать о курином бульоне.
– Вы говорили, что он пережил сильное эмоциональное потрясение, но не объясняли, что именно случилось.
– А это зачем? Это наше семейное дело.
– Как знать? Я не представляю, что еще можно попробовать.
– Вы знаете, что пишут в газетах о моем муже? Вы понимаете, почему я назначила консультацию на такой поздний час?
Доктор кивнул.
– А если я скажу, что информация о случившемся с ним может подвергнуть некоторых людей опасности?
Его внезапный испуг был почти осязаем.
– В таком случае лучше не говорите.
Конечно, доктор подумал о себе, но Ванесса имела в виду сына. Виня себя в случившемся с отцом несчастье, Ричард покинул страну. Да, она потеряла и сына, но, вероятно, это было к лучшему. Многие остались верны если не Кингпину, то организации, оставленной им в руинах. Какой-нибудь корыстный новичок, желающий поскорее сделать себе имя, без колебаний выследил бы Ричарда и отомстил...
– Могу сказать, что я присутствовала при этом, и видела, как вырвали сердце из груди великого человека, чье неистовство в гневе уступало только его неистовству в любви – пугавшему даже его самого. И все это оборвалось в одно мгновение, как будто он просто потерял волю к жизни.
Эксперт пожал плечами.
– Миссис Фиск, хотелось бы мне сказать вам что-нибудь более определенное, но эта метафора ничуть не хуже любого диагноза, который я мог бы предложить. Так вы не хотите попробовать электросудорожную терапию?
Ванесса положила руку на вздымавшуюся грудь мужа, надеясь, что биение сердца убедит ее в том, что он все еще здесь. Тщетно.
– Я подумаю об этом.
– Конечно. Время есть: он э-э... никуда от нас не денется.
На этот раз она все же подняла голову, чтобы обжечь его гневным взглядом, но громкий, раздражающий визг подошв по полу заставил ее повернуться к двери.
По их частному коридору бежал довольно симпатичный молодой человек – встревоженный, бледный. Он вряд ли представлял собой угрозу, но, не обладая безошибочным чутьем мужа, Ванесса не могла быть уверена в этом. Однако немедленно появившийся охранник успокоил ее:
– Простите, миссис Фиск, этот парень, видимо, не туда свернул. Мы его выведем.
– Будьте с ним помягче. Похоже, ему хватает собственных бед.
* * *
ПОГОВОРИВ с седым усатым доктором Бромвеллом в холле, Питер был так ошеломлен, что дважды свернул не туда, прежде чем нашел тетушку. Вторая кровать в серой двухместной палате пустовала, но сиделка сказала, что в любой момент у нее может появиться соседка.
Кровать тети Мэй стояла у окна, возле радиатора. Изголовье матраса было приподнято, и тетя полулежала в постели. На подоткнутом под нее одеяле не было ни единой складки, словно она ни разу не шевельнулась с тех пор, как ее привезли.
Бромвелл предупреждал, что из-за повышенного уровня билирубина у нее изменилась внешность, но Питер и не представлял себе, насколько, пока не подошел поближе. В свете жужжащих флуоресцентных ламп все казалось слегка зеленоватым, но кожа тети Мэй была странно желтой, будто картинка в телевизоре со сбитой настройкой цветов.
Сглотнув, Питер присел на краешек кровати и положил руку на ее хрупкое плечо. Тетя подняла веки. Увидев желтизну даже в ее глазах, он подавил всхлип. К счастью, взгляд тети Мэй еще оставался сонным; когда она окончательно проснулась и узнала племянника, Питер успел взять себя в руки.
– Питер!
– Больная печень? Тетя Мэй, отчего ты молчала?
В ответ она поджала губы, будто в ее секрете не было ничего особенного – совсем как в тот день, когда она продала часть своих украшений, чтобы купить ему новый микроскоп.
– Эти глупые доктора уверяли, что до этого еще много лет. После всего, что ты пережил... У меня просто не хватило духу.
Слабо улыбнувшись, она взяла его руку. Ее тонкие сухие пальцы оказались холодными как лед, и Питер растирал их, пока они не согрелись.
– Как я могу помочь тебе, не зная, что происходит?
В ответ тетя закатила глаза.
– Молодой человек, то же самое я говорила тебе многие годы. В половине случаев я и понятия не имела, что у тебя на уме.
– Прости, тетя Мэй, я...
Она ущипнула его за щеку.
– Ч-шшш. Что сделано, то сделано. Если хочешь знать, как лучше всего мне помочь, я скажу так: помоги сначала себе. Не грусти. Учись. Работай.
– Но, тетя Мэй...
Ни Питер, ни тетя Мэй не замечали доктора Бромвелла, стоявшего в дверях, пока он не заговорил:
– Питер, на пару слов.
– Сейчас. – Он повернулся к тете. – Так и лежи, хорошо? Никакой акробатики.
Она подняла брови.
– А я как раз собиралась на урок силового фитнеса.
Питер хихикнул, надеясь, что это звучит естественно.
– Гляньте-ка, кто в кои-то веки шутит. Ведь это хороший знак, правда, док?
– Безусловно, – доктор Бромвелл не засмеялся, но удовлетворенно кивнул. – Будь добр, выйди.
Совсем как в десятках мелодрам и мыльных опер, Питер вышел в коридор и прислонился к стене, а доктор встал перед ним, склонил голову и зашептал:
– Работа ее печени ухудшается уже много лет. Если станет еще хуже, потребуется пересадка. Операция несложная, но в ее возрасте любое хирургическое вмешательство – это большой риск, поэтому в очереди ожидающих донора она будет далеко не первой. С другой стороны, если ее родственник предоставит свою ткань, мы можем сделать операцию немедленно, как только она достаточно окрепнет. Возможно, уже на следующей неделе. Я знаю, что вы не кровные родственники, но, судя по твоей медкарте, ты подойдешь. Если ты согласен, мне хотелось бы сделать кое-какие анализы. Можем приступить прямо с утра.
Слушая доктора, Питер кивал.
– Конечно, конечно.
Но, стоило доктору объяснить, что такое биопсия, Питер тут же осознал весь ужас сложившегося положения.
«Моя кровь радиоактивна, ДНК изменена... Пересадка моих тканей может убить ее!»
Челюсть его отвисла. Прекратив кивать, он отрицательно покачал головой.
– Нет, нет, простите, я должен... Мне надо подумать над этим.
Если Бромвелл и удивился, он был достаточно опытен, чтобы не показать этого.
