Мальчишеское чувство новых владений!
Одним разом он берет мольберт и стул — ищет, к какой бы репродукции ему поближе подсесть… Он хочет перерисовывать. Попробовать. Его же не задаром сюда взяли… Ту картину? Или эту?
Стул не удерживается в руке, падает. Падает и сам Коля. Встал, смеется своей неловкости.
Наконец выбрал — пристроился к дразнящему «Офорту» 1916 года. Возится у мольберта с кисточками и красками.
Рисует?.. Нет… Боится… Задевает нечаянно рычажок под репродукцией. И тотчас «Офорт-1916» освещается… Подсветка поначалу слепит глаза. Краски заиграли слишком.
А юнец, словно бы испугавшись, отпрыгнул в сторону. Так неожиданно!
Запараллеленная с подсветкой, звучит сентенция Кандинского:
«ВРЕМЕНАМИ МНЕ ЧУДИЛОСЬ, ЧТО МОЯ КИСТЬ ПОРОЖДАЕТ ЗВУКИ… СОГЛАСНОЕ ЗВУЧАНИЕ МУЗЫКИ».
Отыграв паузу, голос проговаривает вновь:
«МНЕ СЛЫШАЛОСЬ ШИПЕНИЕ СМЕШИВАЕМЫХ НА ХОЛСТЕ КРАСОК…»
Голос стих.
Неуспокоившийся подросток ходит кругами… Видит на столе неубранный хлеб. Кусочек сыра.
Это надо съесть!
А дальше ноги сами ведут к холодильнику. Открыв, Коля не бросается на свертки с жадностью. Он выбирает и пробует глазами. Он вымуштрован голодом.
Замирает.
Хотя там опять же, вот он, сыр. Там и хлеб. И еще кое-что. Юнец осторожен. Он пока что ничего не тронул, не коснулся. С головой всунувшись в огромный старый холодильник. Рассматривает, как нутро пещеры.
Необыкновенная тишина созерцания.
Коля, надо признать, с подростковыми комплексами, грубоват, ворчлив. Бу-бу-бу-бу… Ду-ду-ду-ду! Самодостаточность пацана, выросшего без теплой крыши.
Он побывал и в детдоме, обглоданном чередой проверок. Взрослея, пожил на чердаках и в подвалах. Побывал в пацаньей стае. Однако остался сам по себе.
Ему пятнадцать, скоро шестнадцать. Не испорчен и не вороват.
По-житейски цепок. Понятливому, ему сразу захотелось сюда, в К-студию. Еще бы! Теплое место — и с едой. Он готов рисовать (если получится) эти забавные картины! Да хоть все! Потому что тогда (так он считает!) его, рисовальщика, не сразу выгонят.
Вообще говоря, кистью (грубой, большой) он недолгое время подрабатывал, прибившись к бригаде маляров.
Нет, он не станет художником. Пейзажик — и точно не его работа. Пейзажик он подобрал на мусорке. Какой-то одинокий, под сто лет старик умер, а объявившийся торопливый новый жилец первым делом выбросил из затхлой квартиры все лишнее.
* * *
Подросток пока что созерцает свертки с едой — мужественным голодным взглядом. Ему все слышнее шум из пивнухи, что по соседству с К-студией, все развязнее оттуда веселые голоса, а вот и вопли! диковатые утренние вскрики!
Коля удивлен.
С трудом, но он оторвал взгляд от нутра холодильника. И повторяет с досадой:
— Да что ж такое. Мне с-с-сказали, тишина будет. С-сказали, м-могу рисовать… Странно это…
А вот и звонок в дверь.
Звонит мужчина. Он вдруг появился в коридоре меж соседствующих (и столь разных духовно!) половин подвала. Лет сорока, чуть меньше. Заметно толстеющий. Но крепкий.
Он сам назвал себя Хозяйчиком. С долей презрения. Нервной жизнью сегодняшнего собственника он пока что недоволен. Ожидал, когда начинал, большего. Большего и сразу!.. При случае он готов постенать и пожаловаться — какой, мол, я хозяин. Я хозяйчик. Я никто…
— Я, может быть… — любит повторять он. — Я только, может быть, будущий хозяин этой долбаной пивнушки. Если сумею оформить эти мерзкие, мелочные бумаги… Деньги внес, а толку ноль… Мать вашу! Полсотня глупейших бумаг! Бумажонки!.. Мной помыкают. В меня плюет каждый мент. И каждый чиновник лезет в мой карман… А каждая тварь свысока грозит выбросить меня вон даже из этого долбаного подвала…
Хозяйчик стоит у дверей К-студии. Давит и давит звонок.
С другой стороны этих же дверей замер насторожившийся Коля Угрюмцев.
Безответная молчащая дверь сердит Хозяйчика — он ведь пришел запросто! как сосед!
Подросток Коля тихо ворчит:
— Да что ж такое… Странно это… С-с-сказали, т-тихо будет.
Он впустил толстяка. Хозяйчик по-соседски здесь, конечно, бывал. Но, кажется, нечасто.
Видя растерянного юнца, Хозяйчик отодвигает его и проходит внутрь, сразу и решительно отвоевывая себе достойное гостевое пространство: — Для чего здесь звонок? Ты оглох, что ли?!.. Я хозяин кафе… Нам по-соседски надо жить. По-соседски доверять… Мне надо посоветоваться с Ольгой.
— Ее н-нет.
— А ты кто такой? Что тут делаешь? Кто тебе дал ключ?
— Артем К-константинович. И Ольга.
— Зачем? С какой целью?
— Ни с к-какой. Просто по д-д-доброте. Артем К-константинович сказал, чтобы я ч-чувствовал себя здесь как д-дома… Попробую р-рисовать а-а-абстрактно.
— Ого! Константа здесь уже за хозяина! Быстро он! Начинающие политики — это очень-очень шустрые мужики, согласен?
Юнец молчит. Не его уровень разговора.
— Объясняю! Политики в наши дни куда проворнее и быстрее других находят себе рослый малинник. С малинкой этак покрупней, а значит — и место, и сносное жилье, и отличную женщину.
— М-м.
— Чего мычишь?.. Ученичок?.. Как здесь оказался?
— Артем К-константинович сюда н-направил. П-подсказал.
— Пригрел?
— П-п-пригрел.
— Прямо-таки болезнь! Политик шагу не ступит, чтобы тут же не наплодить юных однопартийцев. Потомство как у заикающегося кролика!.. Извини, парень. Я сам был заикой… Всюду ученички! ученички!
Хозяйчик подходит к расставленному мольберту. Там заждался чистый лист. Толстяк, хмыкнув, берет наугад кисточку и пытается рисовать.
— Вот оно как!.. А я бы тоже сумел! Легко!
— В-верните к-кисточку.
— Щас! — Это он, конечно, с иронией. Набирая краску снова и снова, толстяк продолжает малевать.
Подросток Коля очень удивлен и очень недоволен — сказано же, что с сегодняшнего дня это уже его кисти. Это уже его краски! Да и мольберт, возможно, его!
— В-вам, дядя, лучше уйти… П-п-по домам… Мне вообще-то не в-велели никого пускать.
Но помалевать на чистом всякому нравится.
— Ты кто такой?.. Ну-ка представься, как следует!
— В-верните к-кисточку.
— Кто такой?! — И сорокалетний толстяк, похмыкивая, помахивая кисточкой и блаженствуя, продолжает импровизировать на замечательном дармовом белом пространстве листа.
