Инна продолжает оставаться всепонимающей хозяйкой: — Лучше тебя никто не скажет, Артем. За народ, который умеет прощать.
— Кажется, Оля плачет тише.
Инна уходит: — Проведаю ее.
Артем: — А вы плохо пьете, Сергей Сергеич.
Батя: — Устал… Да и шампанское — не водка. И все время чувство оторванности. Друзья мои сейчас без меня… Там, в Сибири, они мысленно зовут меня. Я слышу их… Судьбы уже повязаны. Моя жизнь без них — пуста. Их жизнь без меня — недостаточна… И потому они зовут.
— Они, Сергей Сергеич, зовут свое прошлое.
Но старик глухо настаивает:
— Они зовут меня.
В Бате, несомненно, есть что-то симпатичное. Бровищи… Лоб… Что-то Артема в этом старике приманивает — быть может, более взрослый, недоступный пока что для Артема опыт?
И какой у него матерый, никого не тревожащий (а вот сейчас чуть заостренный на дальнюю стену) взгляд:
— Нравится ранний Кандинский?.. На той стене?
В ответ, не умничая, Батя встает из-за стола: — Пройтись бы пять шагов. Размять старые кости.
Артем привстал с двумя полными бокалами. Один из них Бате:
— Вы хорошо сказали про пять шагов.
Оба медленно движутся вдоль скучающего ряда репродукций.
— Вы интересный человек… Объездить всю Сибирь!.. Давайте выпьем. И давайте, Сергей Сергеич, чокнемся. Я почему-то люблю чокаться. В соприкосновении бокалов, в их легком звоне проявляется ценнейшая человеческая готовность — к общению.
— Не задумывался. Но чокаться тоже люблю.
— Кажется, Оля плачет тише.
Звонок телефона.
Инна выскочила, берет трубку: — Да… Да… Как всегда. Занятия в студии начнутся с первого сентября… Лекции… Да, да, уроки рисования, но только с октября. Да, будет приглашенный художник. Аниканов Петр Васильевич…
Артем: — Слышали? Приглашенный художник! Лекция… Заманивают народ! Завлекают!
Батя: — А что? Это плохо?
— Сергей Сергеич!.. Неужели вы, арбатский человек, не помните, как раньше ломился на такие лакомства народ… Только рот открой — мол, будут два правильных слова о Кандинском. Уже бы к вечеру пол-Москвы набежало… Подполье. Настоящий андеграунд!.. Известнейший был московский подвал. И шизы, конечно… Уже со справками… Залеченные психотропными препаратами! Поди тронь! С нелиповой бумажкой из Института Сербского… Тусовка инакомыслящих. Пророки! Гении! Безбашенные поэты и поэтессы! Где они все сейчас? Куда они делись?.. Где их гневные слезы? Где их интеллектуальное мщение? Где их вопли, их злые страдальческие проклятья?.. Я их потерял из виду!.. Вы заметили, с какой скоростью они кончились?.. Рынок сдул их с московской земли в считаные дни. Они исчезли. Рынок их перемолол. Их прикончили ножками Буша! Соевыми дешевыми концентратами!..
Батя тем временем налил еще вина.
— А вот вам забавная мысль, Сергей Сергеич!.. Свобода — несомненно, великая вещь, верно?
— Великая.
— Но согласитесь — иногда хочется вернуться в жесткие старые времена. Хочется, чтобы власть нас малость поприжала… Чтобы опять было подспудное единение… Чтобы вместе!
— Чтобы вместе… Это вы хорошо сказали.
— Хочется, чтоб была не толпа. Чтоб не население. Чтоб был народ.
С наполненными бокалами Артем и Батя достаточно отошли от стола в сторону.
— Чокнемся… Кажется, Оля уже не плачет.
— Стихла.
Понемногу они стол прибирают — Инна и помогающий ей Коля Угрюмцев. Дело несложное — это к столу, а это со стола. А хорошо сегодня бутерброды пошли! Дружно! А потому что сыр… Сыр был лучше обычного.
— А как красиво взрослые мужики выпивают.
— В-вижу.
— Артем в отличной форме.
Но в ответ Коля опять выступил — вылез, как всегда, со своей немотивированной подростковой грубостью: — К-к-когда они наконец свалят отсюда?
— Завтра утром.
— Н-надоели…
Инна: — Что ты ворчишь?.. Умей удивляться, Коля… Смотри, как дружески, как замечательно они пьют!
— П-пойду спать.
— Иди, иди. Спокойной ночи… Ты, Коля, молодец. Ты сегодня хорошо повоевал с электричеством.
Юнец делает шаг-другой, но возвращается к Инне и указывает на вновь чокающихся Артема с Батей:
— Б-бокалом о бокал. Видишь?.. Знаешь п-почему?.. Им нравится сам звук.
Тихий отдаленный звук соприкоснувшихся бокалов. Батя и Артем как раз выпили.
— Все бывшие с-стукачи любят ч-чокаться. Я давно это з-заметил.
Инна одернула: — Злобный, ворчливый пацан!
— Я не злобный. Я н-н-наблюдательный.
Коля уходит. Он устал. Он валится с ног… Спать! Спать!.. Коля уже ушел, нет его. Но Инне напоследок он успел свое договорить:
— А знаешь, п-почему они любят чокаться?
— Почему?
— Звук.
— И что?
— Стучат п-п-потихоньку.
* * *
Батя подходит к столу, где осталась теперь только хлопочущая Инна: — Вам помочь?
Но Инна сама уберет невеликий стол: — Спасибо. Спасибо… Отдыхайте. Для женских рук дел совсем немного.
Батя: — Знаете, в Сибири, что касается домашних дел, мужчины совершенно равноправны с женщинами. И посуду, к примеру, моют без напоминания… А как шьют!.. Крепко шьют, солидно. Обычной иглой!.. Я пойду спать. Пора. Мне там замечательно, широко постелили.
Инна: — Пусть вам снятся хорошие сны.
— Хорошие не помешают. Спокойной ночи… Обычной иглой там шьют. Мужчины все умеют. Лагерный след.
Инна: — Я вас провожу, Сергей Сергеич?
— Не надо. Я сам, дочка.
Батя начинает свой медленный уход. Такой таежный, сильный его шаг. Как бы сибирская, как бы свободная, как бы наконец удавшаяся ему по судьбе, вымоленная поступь.
— Сначала мы шли за волками. А потом я сломал ногу, — рассуждает Батя сам с собой. И со своей прощенной жизнью. — Сломал ногу, и теперь волки шли за нами. А Звоницын меня тащил…
Память подзуживает старика на нескончаемые цепкие припоминания:
— Такая вышла в тот день охота — кто кого?.. В тайге человек быстро соображает. Но зверь быстрее… Волки шли следом. Волки охотились. Они понимали. Ого, как они всё понимали! и как грамотно, стаей они нас обложили!.. А мой Звоницын уже выдохся… Я говорю ему в сотый раз, ты меня тащишь, а я тебя сдал гэбистам… А он устал, хрипит, отдыхивается… У-ух. У-ух. И говорит: «Но не волкам же!»
Артем как раз нагнал Батю: — Вы что-то рассказываете? Мне?
