— Угощали. Это практика всех музыкантов.
И рок-музыкант убежал.
Хозяйчик уходит за ним — идет проследить, ушел ли шальной малый насовсем. Как бы вдруг не вернулся, шумный, немыслимый, дикий эгоцентрик!
* * *
Инна обнимает сестру.
— Ах, Оля… Ты и я… Поедем — ты со мной — в Питер!
Но Ольга шутке не улыбнулась — слишком подавлена своей неудачей. Да и что ей Питер.
— Зачем?.. Там разве будет какая-то особенная Водометная выставка?
— Подыщем, Оля, и выставку.
— Которую разгоняют по-питерски?.. Или там нет своих стукачей?
— А вот представь себе, Оля, — нет! А знаешь почему? У меня точные сведения. Они все перебрались в Москву… Ну?.. Ну улыбнись, Оля!
Но Ольга без улыбки. Просто спросила: — А ты?.. Что у тебя?
— Что, что!.. Всё то же. Опять жириновец.
— Боже ж мой. Опять?.. Где ты их находишь?
— Поначалу молчал о политике. Мужчина как мужчина.
Сестры обнялись. Сидят рядом, прижавшись. Птички на мерзлом подоконнике.
Надо бы Ольгу увезти, думает Инна. На большую бы реку… Или в горы… Но Ольга никуда не поедет. Что ни придумывай, боль уже в сердце, в мыслях, в пальцах рук, повсюду, в морщинке под глазом. Боль уже растеклась.
— В Петербург. В Петербург, Оля. Не могу тебе объяснить. Сам город нас манит… В его именитых улицах, в его зданиях есть по-настоящему возвышенное. Даже в его серых камнях, Оля…
Ольга усмехнулась: — Как это изящно там сказано?.. В том стихе?.. И шпили, как фаллосы.
— А что ты думаешь?.. И шпили на женщину действуют. И подъемные мосты… Казалось бы, казарма кавалергардов. Бывшая, разумеется. С вороньими гнездами. Заброшенная, разумеется!.. А я, Оля, иду мимо — и сердце млеет. Как на свидание пришла! Опоздала, но ведь пришла! Прибежала, запыхавшись… Спустя два с лишним века!
— Поезжай. Поезжай, Инна. Тебе Питер на пользу.
— Я всегда возвращаюсь обновленная. Со светлой душой. С новым зарядом.
— А иногда с новым жириновцем.
Постсоветский мужчина?.. И разве Ольга не знает его одежку? Его нынешнюю чешую?
Прост в начале знакомства. Со средним достатком. Закомплексованный. Безмашинный. Его претензии невелики: вставить свое… В твою жизнь… В тебя… Как только число встреч перевалило за две-три.
Он считает, что его желание законно, застолблено и оправдано его честной заявкой на эти две-три встречи… Он, пожалуй, и скупиться по ходу своей любви не станет!
Зато и расстается легко. Ему по фигу. Даже когда ему отставка. (В нем нет даже подспудной злобы самца.) Вставить свое, чтобы ты это его «свое» прочувствовала, — вот и все. Чтобы было ясно… Слова?.. Его слова, надо признать, бывают подчас небанальны и очень ему в помощь. Но его ли слова?.. В кармане малоформатная книжка. Он почитывает в метро. Он и не подумает жениться. И не всегда чистая сорочка в вырезе его пиджака.
Но ведь как-то потоптать женщину надо. Потоптать, но не сильно. До первых слез, до жалкости только довести, до раздавленности первой — а там пшла вон!.. или наоборот: иди, иди ко мне, любимая. Пожалею.
Часть вторая
1
А ведь она снова полна счастьем… Да?
Да!..
Такая вот тихая минута молодой женщины… Раннее-ранее утро, а в ее К-студии гость, и этот гость по-мужски самозабвенно (и тоже, надо думать, счастливо) спит в ее постели. Он, разумеется, не просто гость Ольги. Он — ее любовь. Он — Максим… для своих Максим Квинта, еще и так его зовут.
И ведь вновь любовь в полную силу — вот она. Обрушилась на Ольгу. И вновь неожиданно. И в голове ее опять и опять, как после легкого сладкого южного вина!
Его композиция «Пилот» крутится на радио… Его песня «Останься» у молодежи на слуху. Прозвище Максим Квинта несколько небрежно, не очень высокородно… Но зато современно. На улице звучит… Ему завидуют, а острая зависть — тоже, конечно, признание.
Но… Но…
Уже не спится.
Ольге удивительно. Женщина ступает по своим же следам, это верно. Но любовь и на повторе пришла празднична и легка. И словно бы опять любовь собирается сделать из Ольги другую женщину… Но какую?
Если порассуждать… Если самой себе без излишнего волнения и без накрута. Без стучащего сердца… Если спокойно… Максиму — двадцать шесть. По сути, очень молод, но глядится стойким мужчиной, рослым, крепким и всегда загорелым, а как талантлив!.. а как всерьез занят тем, чтобы создать свою суперсовременную рок-группу. Объединить горстку наглых пацанов с их безумной вздрагивающей музыкой… Он и сам с забавной наглецой, с причудами под гения. Очень даже! (Но ведь каждого можно назвать идиотом, когда ему двадцать шесть…)
Все-все-все у них хорошо, но тогда почему так опасливо ее волнение?.. Ей тридцать — он моложе. Ну и что?.. Ну и что, черт побери?.. Ольга в шаге от постели.
Она смотрит на спящего. Да, с оглядкой. Да, взволнована… Все-таки боится, не поспешила ли она. У нее бывали ошибки.
Ольга подходит к телефону, набирает. Накручивает внятно (по-ночному) стрекочущий циферблат. Вот-вот утро… Там, на другом конце Москвы, уже проснулась сестра Инна — и сразу же младшая сестренка спрашивает у старшей:
— Он спит?
— Спит.
— А ты?
— Сторожу его сон.
— И сторожишь сама себя от новой ошибки?
Гудки.
— Инна, Инна!.. Да что такое! Опять прервали…
Телефонная связь то восстанавливается, то прерывается. Повесив трубку и ожидая звонок сестры, Ольга в нетерпении ходит по студии.
Почему и не походить ей в родных пределах?.. Свои стены. Своя вотчина.
Похоже, что картинки и репродукции на стенах К-студии к новому Ольгиному увлечению отнеслись спокойно — сдержанно к ее новой любви. Репродукции, конечно, как были, бедноватые. По-своему честные. Аляповато кричащие. Но ведь Кандинский… Чудо!.. Ольга и теперь не поменяет их на бартерные полумешки с сахаром.
Картинку Кандинского можно подсветить и долго, страстно, ненасытно разглядывать. Заодно, так и быть, выслушав соответствующую сентенцию. (Не утратившую. Однако уже слегка охлажденную временем.)
Но сейчас лето. Студия начинает работу с 1 сентября.
Ольга села на край постели, где спящий. Смотрит и смотрит. Словно бы ждет, словно бы считывает на его лице нечто — некую трезвую, медленно проясняющуюся мысль.
Предмет ее нынешней любви — тот молодой человек, что несколько раз сталкивался с Ольгой на выходе. Она выходила из студии, а он — из бывшей пивной. Он вываливался оттуда обычно с дружками-музыкантами… Шумная полуподвальная пивнушка тогда соседствовала — можно сказать, жила дверь в дверь — с К-студией.
