Он осторожно прикоснулся к ее щеке.
— Анна, вам следует знать, что Кит хочет уехать в Африку. Сказала, что утром получила письмо. Какой-то волонтерский проект одобрил ее кандидатуру. Говорит, что хочет увидеть места, где появилась на свет.
Анна вздрогнула.
— Простите. Эмма меня просветила, но…
— Просветила? А как насчет Кит? Ее Эмма тоже просветила?
— К сожалению, этого я не знаю. А в нынешних обстоятельствах с моей стороны будет слишком самонадеянно предполагать, о чем другим людям известно, а о чем нет. — Дэниел помолчал. — Анна, не судите строго, но я думаю, что вы очень храбрая женщина.
Она покачала головой.
— Меня подвело мое сердце, Дэниел. Меня пришлось спасать от себя самой. И доброта меня тоже подводила, неоднократно. Я лелеяла мысли… Не буду уточнять, какие, чтобы их описать, не найти подходящих слов. Знаю только, что не заслужила такого вот обращения… от Ральфа. Не заслужила.
Он вышел, чтобы Анна могла переодеться ко сну. Она пообещала, что, если не сможет заснуть, непременно его позовет. Встретим рассвет вместе, сказал он. Анна легла на узкую кровать. Дэниел заботливо положил в постель две бутылки с горячей водой — одну в ноги, другую, чтобы прижать к себе для согрева, прогнать ночную сырость и стылость. Ред-хаус сейчас стоит пустым, подумалось ей, впервые за много лет. А в такой узкой кровати ей не приходилось спать с тех времен, когда она лежала на тюремной койке.
В потолке, как и в соседней комнате, имелся световой люк, стекло которого отделяло от ночи. Спасибо, Дэниел, мысленно поблагодарила Анна. Я смогу увидеть звезды. Она было испугалась, что произнесла это вслух, но поняла, что чересчур утомлена для того, чтобы на самом деле выдавить из себя хоть одно слово. Сердце бешено стучало, но потом внезапно успокоилось, как послушное животное. Анна перевернулась на спину. Одеяло давило; она чуть пошевелилась, как бы совлекая с груди тяжесть обрушившегося на нее несчастья. Небо действительно очищалось, тучи редели, однако дождик продолжал сыпаться. И сквозь пелену дождя она различала звезды — сперва две, потом больше, тусклые, древние, будто слегка разжиженные.
Ее разбудила Кит, державшая в руках поднос со стаканом апельсинового сока и кувшинчиком кофе.
— Дэниел обещал огуречную маску, — хмыкнула Анна.
— Будет и маска. Ты выглядишь ужасно.
— А ты чего ждала?
— Уже десять. Что ты намерена делать?
Анна приподнялась, села в постели.
— Какие у меня варианты?
— Можешь вернуться домой. Если не хочешь, я пойму. Дэниел укатил на встречу с клиентом, сказал, что не может ее перенести. Можешь остаться здесь, тебя никто не гонит. Это его слова. Или можешь поехать к Эмме. Она беспокоится за тебя.
— Я стала бездомной.
— Вовсе нет, — возразила Кит. Это все остальные бездомные, прибавила она про себя, и дожидаются, что будет дальше.
— Робин должен вернуться, не забыла? В пять или в шесть. Он ничего не знает и перепугается, найдя дом пустым.
— Я перехвачу его. Об этом можешь не волноваться. — Кит явно снедало нетерпение. — Лучше о себе побеспокойся. Что ты решила?
— Что я решила? А какие, по-твоему, великолепные перспективы лежат передо мною?
— Папа звонил. Прошлым вечером. Сказал, что пытался связаться с тобой, но ты не брала трубку. Он очень расстроен, все спрашивал о тебе.
— Немного поздновато с его стороны.
— С Мелани все будет в порядке, как говорят врачи, но они хотят подержать ее в больнице еще несколько дней, пока не сознается, чего именно она наглоталась. Папа просидел в больнице всю ночь.
— В больнице, вот как? Благородно.
Кит покраснела, уязвленно поджала губы.
— Как ты можешь, мама!
— Что именно я могу?
— Как ты можешь шутить на такие темы?
— Сама не знаю, Кит. Тебе, случайно, не известны отцовские планы на день?
— Он говорил, что будет сидеть на телефоне.
— Значит, вернется в кабинет. То есть домой.
Кит присела на краешек кровати. Поднос опасно накренился, но она успела его подхватить. Кофе уже остыл.
— Ты, наверное, думаешь, что мы все тебя подвели? — спросила дочь. — Раз ничего не говорили?
Анна промолчала.
— Конечно, нам следовало тебе рассказать. Но это так сложно. Мы просто не могли подобрать нужных слов.
— Понимаю. — Голос Анны был слабым, печальным, каким-то бездушным. — Зато это кое-что объясняет. Я про нынешнее лето.
Кое-что, мысленно повторила Кит; но не внезапный приступ страха. Кто способен сказать, из какой мелочи возникнет кризис? Нет, мир должен быть более предсказуемым.
— Давай я налью тебе кофе.
— Хочешь, чтобы меня стошнило? — Анна поморщилась. — Мне кусок в горло не лезет.
— Мама, ты должна бороться.
— С какой стати? Мы что, как собаки, что дерутся за кость?
— Нет, нет. Но все должны понять, с твоих слов, по твоему поведению…
Кит умолкла, провела ладонью по волосам.
— О, Кит, — проговорила Анна. — Прошу, не влезай в то, чего не понимаешь.
— Так что ты будешь делать?
— Навещу Джинни, — ответила Анна, поразив дочь до глубины души.
Жилище Джинни представляло собой скопище приземистых домиков, прежде, несомненно, служивших лодочными сараями, на набережной Блэкни. Это сооружение спроектировала для Джинни и Феликса одна местная фирма, все изменения и дополнения к проекту учитывали, так сказать, исконное предназначение строений; самым выдающимся предметом интерьера было огромное видовое окно из листового стекла, выходившее на ручей и на далекое, невидимое море.
Это окно было одним из величайших достижений в жизни Джинни. Некоторые женщины живут и умирают, оставляя память о себе лишь в детях, но у Джинни, как у какой-нибудь святой из церковных песнопений, имелось собственное окно. Оно воплощало в себе этический выбор, если угодно, подвиг. Отдельные гости вздрагивали, видя это окно, пускай втайне они завидовали тому виду, который из него открывался. Их грызли сомнения относительно чувства меры и вкуса хозяйки окна, они даже рассуждали о вульгарности. А Джинни отвечала просто: «Зачем жить в Блэкни, если у тебя нет роскошного вида?»
С середины утра Джинни принималась готовить коктейли. Когда ее руки не были заняты бокалом или сигаретой, она нервически терла пальцы, унизанные кольцами, и те звенели и скрежетали друг о друга. Колец было много: обручальное, с серым солитером; широкое золотое свадебное; «кольца вечности»
[38], с сапфирами и рубинами, которые Феликс исправно преподносил ей все годы замужества. Она никуда не выходила, нигде не появлялась на людях без этих колец; возможно, подумалось Анне, порой использовала их, чтобы оставить царапину-другую на физиономии неверного супруга. Впрочем, насколько она помнила, лицо Феликса — привлекательное, смазливое лицо изменника — не имело шрамов.
