— Да, спрашивала, я помню.
— И ты терпел все это время?
— А у меня был выбор?
— Я считала тебя бесхребетным слизняком. Слабаком. — Эмма внезапно помолодела на глазах, словно сбросив с плеч груз прожитых лет. — Он ведь так и сделал, сам знаешь, нарочно держал меня дома, чтобы наказать тебя. Для большинства отцов это была бы пустая угроза, но наш папочка привык выполнять обещания! — Она покачала головой. — Только подумай, это же самая лучшая месть, какая могла быть, куда лучше, если бы он нападал на тебя впрямую. Если бы ты настоял на своих желаниях, меня лишили бы будущего, о котором я мечтала. Ничего себе крюк вины он для тебя нашел!
— Угу. — Ральфу почему-то вспомнилась колючка, которой он в Мосадиньяне как-то занозил средний палец. Рука тогда разболелась до самого локтя. Колючка оказалась хитрая, с заусенцами, точно какое-нибудь средневековое оружие, изобретенное для причинения максимального урона противнику. — Но мама тоже не святая. Она поддерживала отца.
— Он запугал ее, Ральф.
— Разве страх нельзя преодолеть?
— Ты слишком многого хочешь от людей, — печально проговорила Эмма.
Некоторое время брат с сестрой молчали. Затем Ральф спросил:
— Она поправится?
Сестра ответила с профессиональной точностью врача:
— Она умрет послезавтра.
Жаль, что Эмма не могла, с той же профессиональной точностью, определить срок посмертного бытия их пропавшего ребенка. Пожалуй, человек с более крепкими нервами приучил бы себя видеть в этом пропавшем ребенке не невинную жертву, а этакого злобного призрака, разрушителя и поглотителя надежд. Кэтрин подрастала; родители вглядывались в лицо дочери, высматривая черты сгинувшего брата девочки. В младенчестве эти двое отличались друг от друга довольно сильно. Поэтому здесь утешения не находилось, но не было и усугубления страданий. Разве что невозможно было удержаться от желания измерять срок призрачной жизни сына: сейчас ему исполнилось бы шесть, исполнилось бы семь, исполнилось бы семнадцать. У него есть все, чего лишены мы, он тот, кем нам не суждено стать, мы обречены терзаться земными страстями, а он обретается в мирах, неподвластных законам плоти. Где-то в Африке догнивает крошечное сердечко, рассыпаются в прах маленькие косточки… либо засушенные внутренности белого мальчика распределены по горшкам и бутылям. Их первый сын стал призраком буша, пылью на ветру.
Норфолк, 1980 год, середина лета. Дороги заполонили велосипедисты в своих просторных рубахах и с флуоресцирующими седельными сумками. Женщины поснимали кардиганы и расхаживают в платьях кричащей расцветки, бродят по улочкам у моря, и стопы у всех широкие, прямо под болотные сапоги. Отцы семейств на автомобилях плутают по проселкам; за ветровыми стеклами белеют раздраженные столичные физиономии, жены боязливо вглядываются в дорожные карты, которые не желают складываться обратно.
В полях цветут маки, алеют яркими, почти непристойными пятнами, словно среди окружающей зелени кто-то разбрызгал кровь. В каждом огороде по всему графству белые листья капусты вздымаются увесистыми кочанами над короткими и тонкими ножками. Немногочисленные сохранившиеся живые изгороди выглядят крепостными стенами темно-зеленого цвета, из них торчат пустые бутылки из-под лимонада, выброшенные из проезжавших мимо машин. В дорожное полотно трассы A-149 закатаны останки мелких животных, расплющенные до такой степени, что эти мертвые животные выглядят мультяшными, и кажется, что они в любой миг способны вернуться к жизни и обрести былую форму.
Сандра и Эми Гласс торгуют критмумом, цветной капустой, луком, бобами и молодым картофелем. Продают крупные, мясистые помидоры — минувшей зимой Джулиан Элдред наконец поменял стекла в теплице. Ральф Элдред нынче влюблен в миссис Гласс, навещает ее минимум раз в неделю, а бывает, что дважды или трижды, если находит повод. Придумывать предлоги тяжело, натура сопротивляется; с другой стороны, когда он прислушивался к своей натуре?
Летние гости, дети из лондонского хостела, прибыли в дом Ральфа. Собственные дети Элдредов встретили этих гостей с привычной отстраненной доброжелательностью. Кит по-прежнему пыталась понять, какого будущего ей хочется; бродила по дому и препиралась с Дэниелом Палмером, который, якобы случайно, оказывался поблизости едва ли не каждый день.
Гости, как и ожидалось, выказывали недоумение и растерянность. Они-то росли в городах и провели большую часть своей короткой жизни на городских улицах. Здесь же улиц как таковых не было — так, переулки да проулки среди просторных лугов, поросших чертополохом и папоротником, борщевиком и кипреем. Гости редко покидали дом, потому что им не нравилось ни гулять, ни кататься на велосипеде. Иногда они просили отвезти их в Рипхем, ближайший городок с магазинами. Там они бродили по рыночной площади, затем уныло рассаживались на ограде близ паба «Старая пивоварня»; таращились в окна мясной лавки, наблюдая за телячьей вырезкой, будто ожидали от той какого-то подвоха; всем скопом врывались на почту, где продавали канцелярские товары, газеты и открытки с видами Нориджа, и покупали упаковки бумажных салфеток и карандаши в псевдомраморных разводах, с ластиками на торце. Потом непременно раскурочивали несколько висячих корзинок с цветами и просили отвезти домой.
— Если так пойдет и дальше, — сказала Кит Робину, — жители Рипхема начнут жаловаться. Напишут коллективную петицию.
— Думаю, они просто соберутся и зададут нашим гостям взбучку. — Робин кружил по кухне на цыпочках, изображая слугу вампира, и то и дело поправлял падавшую на лоб челку. — Ты только представь толпу горожан с кольями в руках!
— Я серьезно, — сказала Кит. — В этом году гости ведут себя хуже обычного.
— Да брось, это ты изменилась. Постарела, стала видеть все в черном цвете.
— А где Джулиан? От него никакого толку! Вечно пропадает у Сандры. Такое впечатление, что он решил сбежать из дома. А когда возвращается, ни словечка не произносит.
— Наш братец спятил, точно тебе говорю. — Робин хмыкнул. — Слетел с катушек. По-моему, это очевидно. Мне вот интересно, как он собирается опекать Бекки на школьных каникулах. Нельзя же одновременно ухлестывать за Сандрой и оберегать свою маленькую сестричку.
— Угу. Если только он не раздвоится.
— Странная у нас семейка, верно?
— Я так и сказала пару недель назад. А ты, помнится, начал возражать. Мол, ничего подобного, мы все нормальные.
— Теперь передумал.
— Ох уж эти мужчины!
— Слушай, Кит, ты сама-то что думаешь? Нам советуют не смотреть телевизор, чтобы мозги не запудрились. Не велят водиться с ровесниками, у которых есть деньги, чтобы не заразиться гнусным материализмом. Зато предлагают водить компанию со всякой швалью — с проститутками из Брикстона, с наркоманами, с ворами.
— Считается, что мы можем послужить наглядным примером, — ответила Кит. — Дескать, мы так хорошо воспитаны, что выросли невосприимчивыми к социальным порокам и гости не в силах нам навредить.
