— Курите, пожалуйста.
— У вас есть какие-либо жалобы?
Анна изумленно поглядела на него.
— Если я начну перечислять…
— Я имел в виду, касательно условий содержания.
— Хотелось бы на свежий воздух выходить.
— Боюсь, у нас нет места для прогулок.
— Но я слышала женские голоса снаружи. Значит, кого-то вы все-таки выпускаете?
Не только голоса. Смех. Песни.
— Это, наверное, со двора. Чернокожие ходят туда стирать белье.
— Полагаю, мне тоже не обойтись без стирки.
— О вас позаботятся, миссис Элдред.
— Еще хотелось бы получить сменную одежду из дома и несколько книг. Это возможно?
— Я пошлю кого-нибудь за вашей одеждой.
Анна испытала несказанное облегчение; прежде подобная мысль не приходила ей в голову, но тут вдруг она осознала, что тюремщики могли вынудить ее носить робу заключенной.
— А книги?
— Можете читать Библию. Устроит?
— Да, спасибо.
Полковник наклонил голову.
— Вы очень вежливая дама, миссис Элдред. Желаю, чтобы и впредь ваша выдержка вам не изменяла.
— Я постараюсь, полковник. — Что бы ты ни сказал, подумалось ей, я все равно оставлю последнее слово за собой. — А нельзя ли гасить свет попозже, чтобы я могла читать? Прошлой ночью я вообще не спала. Привыкла, знаете ли, не засыпать раньше полуночи.
Полковник поразмыслил.
— Разве что на час, не больше. Свет у вас будет гореть до девяти вечера.
Анна утвердительно кивнула. Пусть малая, но победа.
— Часы вы мне не вернете?
— Вернем, разумеется. Не знаю, почему их у вас забрали.
— А это ведро, так называемое санитарное ведро… Это же просто отвратительно! Когда меня вели к вам, я видела в коридоре несколько ведер с крышкой. Можно и мне такое же?
Полковник как будто растерялся. Потом вскочил со стула и заговорил с надзирательницей — короткими, рублеными фразами на африкаанс. Та пожала плечами, затем вытянулась по стойке «смирно».
— Миссис Элдред, — произнес полковник, повернувшись к Анне, — приношу свои глубочайшие извинения. Понятия не имею, как подобное могло произойти. Вам выдали ведро для аборигенов. Хотя у нас есть твердое правило: всем цветным, не неграм, и всем белым заключенным сразу же предоставляются ведра с крышками. Ваше ведро заменят незамедлительно.
Анна словно утратила дар речи. Вот так и вышло, что последнее слово в итоге осталось за полковником.
Той ночью у нее заболели ноги. Спала она поэтому плохо, однако перед рассветом впала в забытье без сновидений. Когда очнулась, поняла, что вся дрожит, а голова раскалывается от боли. Дышать внезапно сделалось трудно, еда не лезла в горло. Анна поплотнее закуталась в одеяло, но это не помогло.
За нею пришли в девять.
— Снова к полковнику?
— Так точно, миссис Элдред. Видно, вы ему в сердце запали.
Полковник расхаживал по своему кабинету, но остановился, когда Анну привели.
— Доброе утро, миссис Элдред. Прошу, садитесь. — Он пристально поглядел на Анну. — Решили объявить голодовку?
— Ни в коем случае. Просто предпочитаю не есть.
— Вам не нравится наша еда?
— А кому она может понравиться? Думаю, даже свиньи бы побрезговали.
— Значит, если предложить вам что-то другое, вы начнете есть?
Анна не ответила. Не хотелось соглашаться с полковником хоть в чем-то, не хотелось поддаваться искушению. С того первого раза яблок ей больше не перепадало. Кожа на ладонях казалась посеревшей, как будто цвет крови в ее жилах изменился.
— Ну же, миссис Элдред, — сказал полковник. — Чего бы вы хотели? Быть может, фруктов?
Анна продолжала молчать. Головная боль отступила, остался лишь призрак этой боли, зато онемела шея.
— Я хочу домой, — негромко произнесла она наконец. — Хочу увидеть своего мужа. Хочу узнать, почему вы меня тут держите.
— Всему свое время, — ответил полковник. — Вы должны понять, что тюремные рационы — не наша прихоть, а правило внутреннего распорядка. Всех кормят одинаково.
Анна кивнула — и чуть не вскрикнула от боли в онемевшей шее. Полковник, судя по всему, решил, что она вопреки ее собственным словам все-таки затеяла голодовку. Ладно, пусть думает что хочет. Он в своем праве. А та чернокожая женщина со шваброй в коридоре — ей тоже предложат фрукты? Анна представила свое тело, вообразила, как постепенно увядает, становится худее, тощает, тощает… И впервые за время заключения испытала приступ страха. Она к такому не готова, подумалось ей. Вот Эмма бы справилась, почти наверняка. Справилась бы? Да она бы гордилась собой. Как ни удивительно, страх Анна встретила едва ли не с облегчением. Выходит, она нормальная женщина, нормальный человек. Если бы она не ощущала страха, будучи в тюрьме, как, думалось ей, она прожила бы остаток своих дней? Как она смогла бы позволить себе роскошь пугаться обыденных, повседневных страхов, если бы не устрашилась в тюремной камере?
— Полковник, прошу вас, скажите, что с моим мужем. Мне вполне достаточно вашего слова, что он в безопасности.
— Полагаю, ничто не препятствует вашей с ним встрече.
— Я увижу Ральфа? Когда? Сегодня?
Полковник тяжело вздохнул.
— Имейте терпение, миссис Элдред. — Анна читала по его лицу: полковнику явно хотелось сорвать на ней свое раздражение. — Послушайте, миссис Элдред. Мне жаль, если с вами обращаются дурно, однако дело в том, что такие заключенные, как вы, для нас в новинку. До сих пор под мою ответственность светские, так сказать, дамы не поступали, вы первая. И для моего персонала — тоже. Вот почему мы допустили эту оплошность с ведрами и сделали, допускаю, ряд других ошибок. Поверьте, никто не собирается удерживать вас здесь дольше необходимого.
— Но почему меня вообще арестовали? Никто ничего не спрашивает, запихнули в камеру — и все…
— Миссис Элдред, никто не желает вам зла. О причинах же ареста позвольте не распространяться — вы и сами знаете, что натворили.
— Моего мужа вы допрашивали?
Полковник покачал головой.
— Нет, миссис Элдред — не в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Откуда вообще такие мысли? Неужели кто-то из моих подчиненных был с вами груб?
— Нет.
— Вот видите. И вашему мужу тоже никто не причинил вреда.
— Я вам не верю.
— Как мне вас разубедить? Быть может, вы поверите, если я скажу, что здесь вы находитесь ради вашей собственной безопасности?
— Безопасности от кого?
