— Сдается мне, они там как-то обходились без вас раньше. — Надзирательница фыркнула.
— Мне требуется связаться с адвокатом.
— Это вы с полковником обсудите.
— Когда я смогу его увидеть?
— Когда время придет.
Эта фраза прозвучала наиболее обескураживающе среди всего, что Анне довелось услышать в тот день. Когда надзирательница ушла, она разломила кусок хлеба, вынула мякоть, обмазала ее в маргарине и протолкнула себе в горло. Яблоко она долго держала в руках, прежде чем съесть, ощупывала пальцами круглые бока, восхищалась чистотой и невинностью плода. Откусывала понемногу, этакими мышиными укусами, а огрызок аккуратно завернула в носовой платок — чтобы следующим утром хотя бы ощутить вкус яблока на языке. От использования ведра под койкой она воздерживалась так долго, как только могла, но в конце концов была вынуждена присесть над ним. Металлический обод холодил бедра. Моча в ведре останется с нею на всю ночь, никуда не денется, когда она проснется поутру, и это раздражало и казалось бессмысленным издевательством.
На следующий день к полковнику ее не отвели, зато надзирательница, поделившаяся с Анной яблоком, принесла подушку, наволочку и пару простыней. Значит, впереди как минимум еще одна ночевка в тюрьме, подумала Анна.
— Вы съели свой завтрак? — спросила надзирательница.
— Нет, не смогла.
— Надо было себя заставить.
— А вы не могли бы принести мне еще яблоко? Предыдущее было таким вкусным…
— Еще бы. — Женщина неопределенно повела рукой. — Посмотрим.
— Как по-вашему, мне позволят читать, если я попрошу.
— Это полковник решать будет. Никак не я.
— А не согласится кто-нибудь съездить ко мне домой и привезти мне свежую одежду?
Задавая этот вопрос, Анна заранее знала ответ: решать полковнику. Но такова, должно быть, тюремная жизнь, подумалось ей: бесконечная череда просьб, больших и малых, повторяемых из раза в раз — пока однажды вопреки всем ожиданиям одна из этих просьб, не важно, какая именно, не будет удовлетворена. Можно мне отправить весточку моему мужу? Можно принести горячей воды, чтобы наконец отмыть следы чернил с пальцев? Можно получить газету, можно получить зеркало? Можете ли вы подтвердить, что Господь любит меня, что я — по-прежнему Его возлюбленное чадо?
На следующий день, после маисовой каши, но перед похлебкой, в камеру вошла другая надзирательница.
— Миссис Элдред, хотите причесаться? Полковник ожидает вас в своем кабинете.
Анна спрыгнула с койки.
— Идемте. Плевать мне на прическу.
Надзирательница посторонилась, пропуская Анну в коридор. К немалому удивлению Анны, снаружи ждали еще две женщины в форме; стоило ей выйти, они встали у нее за спиной. «Со мною обращаются так, словно я опасная преступница, — подумала она. — Быть может, так и есть».
Коротко остриженные волосы полковника, мужчины лет пятидесяти, имели оттенок перца с солью. Солидный животик выпирал из-под уставного ремня, но в остальном полковник выглядел подтянуто и сурово. Он жестом пригласил Анну сесть. Над его головой медленно, со скрипом, кружились лопасти вентилятора. Анна подставила лицо под поток воздуха. Духоту вентилятор не разгонял, но после камеры и это дуновение было облегчением.
— Приношу извинения, что не смог увидеться с вами ранее, миссис Элдред. Произошли некоторые прискорбные инциденты на мужской половине, пришлось сперва разобраться с ними.
— Какого рода инциденты?
— Поверьте, вам это знать ни к чему.
— Мой муж тоже там, на мужской половине?
— Вы очень скоро узнаете все, что хотите, о мистере Элдреде. Точнее, встретитесь с ним. Но сначала нам хотелось бы с вами побеседовать. — Полковник сел на стул напротив Анны. — Миссис Элдред, вы когда-нибудь ходили на политические собрания?
— Нет! Никогда!
— А как насчет собраний, где обсуждались всякие протесты? Скажем, бойкот автобусов?
— На таких бывала.
— Разве протесты и политика — не одно и то же?
— Тогда я так не думала.
— Мы располагаем вашими фото с этих собраний. И нам известно, что в вашем доме проходили политические встречи.
— О чем вы?
— Вас навещали люди из АНК. Агитаторы.
— Разве закон запрещает принимать гостей?
— Поясните, пожалуйста, миссис Элдред, что вы делали, если, как уверяете, политических собраний не проводили. Просто пили чай с печеньем? Или читали вместе Библию?
Анна промолчала.
— Нам известны имена всех, кто вас навещал.
— Сэр, я не сомневаюсь, что ваши шпионы повсюду.
— Разумная предосторожность, — сказал полковник. — Поверьте, миссис Элдред, мы делаем что необходимо, чтобы контролировать ситуацию.
Анна откинула волосы со лба, пригладила ладонью. На ощупь волосы казались липкими и грязными: к середине дня камера превращалась в настоящую душегубку, а воды приносили слишком мало, чтобы устраивать помывку.
— Могу я задать вопрос, полковник? Всего один? Я лишь хочу знать, состоит ли кто-то из работников миссии у вас на жалованье. Среди нас имеется ваш информатор?
— Будь вы невиновны, миссис Элдред, вы не стали бы об этом спрашивать.
— О, я ни в чем не виновата, сэр, уверяю вас. — Анна ощутила, как разгораются щеки. Ей не было страшно. С тех пор, как ее доставили в тюрьму, она ощущала какие угодно эмоции, но только не страх. — Повторяю, я ни в чем не виновата, как и мой муж. Нисколько не сомневаюсь, что миссионерское общество, которое нас сюда направило, уже уведомили о случившемся, и наши коллеги уже обратились к вашему правительству от нашего имени.
— Целиком с вами согласен, — ответил полковник. — Более того, я, со своей стороны, не сомневаюсь, что их обращение будет встречено с должным вниманием. — Он провел пальцами по «ежику» на голове. — Но вы должны понять, миссис Элдред, что мое правительство делает исключения для людей вроде вас. Для людей, которые приезжают учить нас управлять нашей страной. Прибывают под видом миссионеров, но начинают заниматься политикой и вмешиваются в то, в чем совершенно не разбираются.
— Понятно. — Анна пожала плечами. — Можете не стараться, этим доводом вы меня не убедите. Я ведь видела все собственными глазами.
— При всем уважении, миссис Элдред, вы на самом деле ничего не видели и ничего не знаете. Вот проживете тут двадцать или тридцать лет, тогда и поговорим. — Полковник посмотрел на потолок, будто самообладание снисходило на него именно оттуда. Когда он продолжил, тон его снова сделался ровным и приобрел былую бессмысленную любезность. — Хотите сигарету, миссис Элдред?
— Нет, благодарю вас.
— Но не будете возражать, если я закурю?
