У Эммы было тепло и прибрано.
— Садись, где хочешь, — сказала она. Кит тут же плюхнулась на первый попавшийся стул. Буквально мгновение назад в ней бурлила жизнь, а потом из нее словно выпустили воздух.
— Я ездила в Уолсингем, — продолжала Эмма. — Помолиться за Феликса. Разве не странно? Чтобы я вздумала молиться?
— К источникам не ходила?
— Нет, только в храме была.
— Там есть один источник, круглый колодец… Моя знакомая верила, что, если выпить воды из него, твое тайное желание исполнится ровно через год и один день.
— Тайное желание? — повторила Эмма. — То, о котором не знает никто на свете? Или то, которое ты скрываешь от самой себя?
Кит улыбнулась.
— Вот так всегда. Что там говорят — что не существует неотвеченных, неуслышанных молитв? Небеса внемлют всем молитвам, но по-своему, люди этого просто не понимают.
Эмма налила чайник и принесла тарелки. Доставая кекс из упаковки, она каким-то образом ухитрилась слегка тот помять. Она всегда кичилась вольнодумством, как сама говорила, в вопросах питания. Гостей в ее доме кормили когда придется и когда получится, отнюдь не строго по расписанию, а сочетания блюд бывали самыми причудливыми.
Интересно, подумалось Кит, не связаны ли эти тетушкины привычки с Феликсом? Эмма ведь никогда не знала точно, когда тот объявится, а порой, быть может, он отказывался обедать — дескать, меня ждут дома, — и тогда ей приходилось вечером греть приготовленное для себя…
— Что, кекс невкусный? — осведомилась Эмма.
— А? Нет, я просто отвлеклась. — Кит отрезала кусочек от желтоватого ломтя на своей тарелке. — Тетя, можно тебя кое о чем спросить? Если пошлешь меня подальше, я пойму, не обижусь. Просто я пытаюсь, ну, увязать в общую картинку прошлое… Вы с Феликсом… Скажи, ты никогда не просила его развестись с Джинни и перебраться к тебе?
— Разговоров-то у нас было предостаточно. В таких делах без этого не обходится. — Эмма провела рукой по волосам. — Я же была знакома с ним еще до того, как появилась Джинни. Мы, как теперь говорят, тусовались вместе, когда нам было шестнадцать и семнадцать, а когда я уехала учиться, он приезжал ко мне в Лондон. Наверное, тогда шанс был. Но я его вечно отшивала. Он действовал мне на нервы. Особенно меня раздражили эти его желтые жилетки. Так что, пожалуй, я сама виновата.
— Но потом он перестал тебя раздражать, правильно?
— Нет, я просто научилась его терпеть. Можно сказать, смирилась. А он не отступался, хотя у него уже были дети.
— Ну да, если бы детей не было…
— Джинни никогда не пользовалась моими резиновыми штучками. Детишки родились до того, как мы сошлись снова. Сошлись в том смысле, что поняли — наши отношения грозят затянуться. Конечно, нам с ним следовало пожениться. Сейчас я это понимаю. Но что сделано, то сделано. Он не хотел уходить от Дэниела и его маленькой сестрички.
— А почему ты сама не завела детей от него? Было бы здорово, тетя, будь у тебя свои дети. Нас было бы больше.
— А Дэниел, возможно, не родился бы.
— Ну, не знаю… Думаю, я бы променяла Дэниела на кузенов. Для меня они были бы как родные братья и сестры, не как двоюродные.
— Не жадничай, Кит. — Эмма усмехнулась. — Правда в том, что Феликс не ушел бы от Джинни, даже не обзаведись они детьми. Джинни из тех женщин, кого мужчины по собственной воле не бросают. Да и нам с ним вполне хватало того, что было между нами. Нужно уметь довольствоваться тем, что есть.
— Может быть.
В выражении лица Эммы словно проглянуло давнее прошлое, те беззаботные годы школьных занятий и ежедневных визитов к тетушке.
— Не жадничай, Кит, — повторила Эмма, мягко и непреклонно.
Эмма долго пыталась уговорить детей Ральфа не называть ее тетей. Объясняла, что человек становится тем, кем его называют, а она вовсе не желает становиться товаркой тетушки Вустера, столь красочно описанной П. Г. Вудхаузом. Словом, она всячески старалась облегчить ребятам жизнь, ибо сознавала, что быть детьми Ральфа — нелегкая участь.
Ральф был требователен, и его требования отличались от тех, какие предъявляли к своим отпрыскам другие люди. Когда дети были маленькими, они играли с приятелями из муниципальных домов, что теснились в переулке за церковью, в четверти мили от Ред-хауса. Дети Ральфа меньше капризничали, думала Эмма, зато «муниципалы» всегда были лучше одеты.
Юным Элдредам повезло в том, что в школе нашлись ребятишки из похожих семей, иначе они наверняка стали бы считать себя ущербными. У Кит, к примеру, был одноклассник, отец которого не держал в доме телевизора. А Робин дружил с мальчишкой, которому мать сама шила брюки. Жители Норфолка — они такие: прячутся в своих домах от пронизывающего ветра и всегда придумывают всякие странности.
Когда-то дети брата прибегали к Эмме за утешением и отдыхом от домашних порядков; они до сих пор любили заглядывать к ней, пускай она не могла приготовить сандвич, не уронив начинку. Эмма отлично понимала свою практическую ценность для племянников. Давала им деньги на исполнение заветных желаний — на модную одежду и на все прочее, что Ральф считал блажью. Бедный Ральф, думала она. Он заставлял всех своих детей учиться музыке, хотя никто из них не обладал слухом и не радовался этим урокам. Робин в прошлом году обмолвился: «Считается, что отец умеет ладить с молодыми, но это он с посторонними людьми ладит, а никак не с нами».
Допив чай, Эмма и Кит проехали три мили, отделявшие их от Ред-хауса. Когда машина затормозила у крыльца, Кит спросила:
— Папа по-прежнему наседает на Джулиана? Требует, чтобы тот проработал год в фонде?
— По-моему, он осознал бессмысленность своих увещеваний. Джулиан не приживется в Лондоне, мы же знаем. Сбежит на следующий день. — Эмма наклонилась и поцеловала племянницу. — Я заходить не буду. Коллеги вечером позвали в «Королевский герб», будем веселиться.
— Оторвись по полной. — Кит остановилась, нагнулась к открытому окошку машины. — Может, я вместо него поработаю. Опыт не повредит, верно?
Эмма удивилась.
— Разве ты не собиралась учиться дальше?
Кит покачала головой. Ее лицо было грустным, едва ли не скорбным.
— Пока не решила. Я написала папе, поделилась сомнениями. Мол, не хочу болтаться в Лондоне. Но ради фонда, наверно, смогу потерпеть, если от меня будет какой-либо толк. — Она отвернулась. — Сама не знаю, чего хочу. Знаешь, я потеряла… нет, не так… А что-то потеряла, а вот что — не пойму.
Неужто девственность? Должно быть, эта мысль отразилась во взгляде Эммы, потому что Кит поспешила уверить:
— Нет, Дэниел тут ни при чем. Ради него я бы тут не осталась. Хотя… предлог неплохой.
Эмма тронула машину. В этот миг входная дверь дома распахнулась, и вышел Джулиан.
— Кому сладенького, кому вкусненького! — завопил он, дурачась. — Кис-кис, иди кушать!
