Лиза долго сидела перед компьютером, хлопая глазами и пытаясь понять, что он хотел сказать.
Что Федорин сошел с ума, поступает крайне глупо, действует себе в убыток?
И еще одно слово она выловила в потоке невообразимого биржевого жаргона.
Если перевести речь трейдера на человеческий язык, до минувшего четверга ничто не предвещало, что Федорин будет обсуждать продажу своего концерна.
Именно до четверга.
А как раз в четверг Федорин с Анной Коготковой был в ресторане «Деликатесы», и там Анну похитили какие-то неизвестные, но очень опасные люди…
Связаны ли между собой эти два события?
И если связаны, то как? Ясно как, у Федорина похитили жену, чтобы заставить его продать этот его концерн «Севзап…», как его там дальше. Те, кто стоит за похищением, думают, что смогут его заставить это сделать. Но они же не знают, что вместо жены у них находится посторонняя Федорину женщина.
Ужасная мысль кольнула Лизу.
А что, если все так и было задумано? Что, если Николай Федорин специально нашел двойника своей жены, чтобы не рисковать жизнью любимой женщины? А актрис этих сколько угодно – одной больше, одной меньше, эту и искать никто не станет, небось выяснил, что у нее и родни-то нету.
Лизе стало плохо. Она представила себе, как Анна сидит, прикованная к трубе, в темном сыром помещении, на холодном цементном полу. Сидит и ждет смерти.
В их театре никогда не ставили «Марию Стюарт», но Анна раньше играла ее в другом театре. Рассказывала, как в финальной сцене артист, игравший палача, картинно срывал с нее знаменитый воротник а-ля Мария Стюарт, и свет был направлен специально на голую шею. Шея у Анны длинная, красивая, так что, когда палач заносил над ней свой топор, зал дружно ахал. Тут опускался занавес, и слышен был глухой удар, какой бывает при рубке мяса.
«Ты тоже могла бы сыграть Марию Стюарт, – пошутила тогда Анна, – шея у тебя подходящая».
Лиза представила себя на коленях, с головой на плахе и как в ушах свистит ветер от опускающегося топора, и вздрогнула.
Эта дурацкая впечатлительность актрисы!
Вечером Лиза была занята в спектакле.
В этот вечер должны были давать «Вишневый сад», но там Раневскую играла опять-таки Анна Коготкова, и для нее не было приличной замены, поэтому «Вишневый сад» заменили «Дядей Ваней».
Лиза играла Елену Андреевну.
Эта роль ей не нравилась, Елена Андреевна казалась ей пустой скучающей бабенкой без особенной внутренней жизни, все ее метания выглядели надуманными и высосанными из пальца. Когда не нравится роль, трудно сыграть ее хорошо, и Лиза ждала вечера без радости и даже со страхом.
И тут она вспомнила о своей колоде Таро.
То есть колода была не ее, колоду она утащила у реквизитора, но Лиза уже так к ней привыкла, что стала считать ее своей и не представляла, как с ней расстанется, когда придется ее отдавать.
Перед тем как ехать в театр, она достала колоду, перетасовала ее, и одна карта сама выпала ей в руку.
Снова на карте была женщина – но на сей раз она была облачена в пышный, богато изукрашенный наряд, на голове – драгоценная тиара. Надпись на карте гласила, что это – папесса.
Но самое удивительное, что женщина на карте была чем-то неуловимо похожа на самую знаменитую исполнительницу роли Елены Андреевны – на Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову.
«Это судьба!» – подумала Лиза, спрятала карту в карман и поехала в театр.
И с самого начала роль пошла у нее хорошо.
Она играла легко, с увлечением, с блеском. Она видела это по завистливым глазам коллег, видела по сияющим лицам зрителей, видела по одобрительному взгляду Радунского, который играл профессора Серебрякова.
В первом антракте Радунский похлопал ее по руке и с улыбкой проговорил:
– Надо же, ты украла весь спектакль!
Лиза сделала вид, что смутилась, замахала руками – что вы, что вы, еще сглазите! – и поскорее убежала.
И вдруг, ближе к концу второго акта, она почувствовала на себе чей-то пристальный и недоброжелательный взгляд. Кто-то смотрел на нее из задних рядов партера. Она даже сбилась и промедлила с репликой, но потом взяла себя в руки и продолжила играть, стараясь не отвлекаться на странного зрителя. Но нет-нет да косилась на зал, пытаясь найти того, кто смотрел на нее оттуда.
А когда второе действие закончилось и опустился занавес, к Лизе подошла костюмерша Надежда Константиновна и проговорила озабоченным голосом:
– Нет, но у некоторых ни стыда, ни совести!
– А что такое? – спросила Лиза без особого интереса.
– Да представляешь, на спектакль притащился Жоржик! Как только у него хватило совести!
– Кто? – переспросила Лиза, она вся еще была в образе, поэтому не слишком быстро соображала.
– Жора… да ты его знаешь! Любовник Анны. Притащился и сидит в заднем ряду партера! Совсем обнаглел!
«Так вот кто на меня смотрел из зала! – сообразила Анна. – Да только я-то при чем?»
Но ей предстояло еще отыграть третье действие, и она отбросила все посторонние мысли.
Наконец спектакль закончился. Лиза сняла грим, переоделась, вышла из театра, держа большой букет, который вручила ей одна из зрительниц. Было приятно, хотя розы были какие-то неказистые, лохматые и роняли лепестки.
И возле служебного выхода Лиза увидела Жоржика.
Это был смазливый тип лет тридцати с небольшим, с глупыми и пустыми голубыми глазами и вьющимися светлыми волосами, которые он то и дело отработанным жестом откидывал назад.
Видимо, кто-то ему сказал, что этот жест ему идет, но он выглядел на удивление глупо.
Ко всему этому нужно добавить Жорино пристрастие к дешевым и до отвращения приторным одеколонам, которыми он опрыскивался с достойным лучшего применения упорством.
Надежда Константиновна, которая всегда все знала, уверенно говорила всем, что Жоре недавно стукнуло тридцать два года, но сам он утверждал, что ему только двадцать девять. Как будто эти три года что-нибудь меняли.
Таланта в нем не было ни на грош, и он перебивался выступлениями на детских утренниках и участием в малобюджетных рекламных кампаниях – рекламировал то лапшу быстрого приготовления, то стиральный порошок для ручной стирки. Звали его Георгием, но он представлялся исключительно Жоржем.
Однажды кто-то сказал ему, что он похож на Жоржа Дантеса, и с тех пор Жора, который понятия не имел, кто это такой, стал утверждать, что Дантес – его предок по материнской линии.
Красивое иностранное имя запало в его память, и он искренне считал, что Жорж Дантес – это исторический деятель времен Французской революции.
И вот сейчас этот пустоголовый красавчик стоял перед служебным входом театра, крутя на пальце ключи от машины. Как обычно, его окружало облако приторного парфюма.
