А мы летели птицами все выше, все быстрее и упорнее.
3
Я заехал на гору. Но все изменилось. Буйство исчезло. Большие, ничем не примечательные деревья уступили место непримечательным деревьям поменьше, потом кустарникам и, наконец, камням. Неподалеку от автостоянки на вершине горы был прогнивший настил смотровой площадки с видом на Хобарт и окрестности.
Площадка с видом в противоположную сторону отсутствовала: некогда прекрасные нетронутые земли теперь местами были выжжены напалмом лесозаготовок или просто брошены засыхать и выгорать, а испепеленные тропические леса уже уступили место будущему: сырой пустыне, мху и ягелю, да еще вечно мокрому, обугленному гравию.
Подгоняемый холодом, я поднялся по каменистой тропе к единственной площадке, на ходу похлопывая в ладоши. Увидел там трех туристов-китайцев с моноподом и какого-то приземистого мужчину с трехлапым грейхаундом. Знаменитый вид не произвел на меня никакого впечатления. Я бросил взгляд на скучные информационные стенды с пояснениями и живописными картинками, которые, как я понял, выдавали желаемое за действительное.
С Бо мы перестали разговаривать после ее семнадцатилетия. Не знаю почему. О чем-то поспорили, а о чем – не помню, хоть убей. О Сьюзи, о ней, обо мне – о чем же еще? Пойми, сказала мне потом Сьюзи, здесь нет ничего личного. Просто они такие.
Есть свободные люди. Оказывается, был среди них и я, сам того не зная. Свою свободу я обменял на что-то другое. Почему мы с Рэем не можем бегать, как раньше? Почему я не могу снова сидеть в той тесной кухоньке со Сьюзи, Бо и близнецами? Почему? Почему все это исчезло? Испарилось? Почему Бо погибла, а я живу? После ее смерти мне нужно было как-то существовать дальше. Я искал цель, причину, объяснение, смысл. Ничего не добившись, продолжал поиски. Но видел одну лишь горькую правду. Снова, снова и снова.
Подо мной раскинулся город, мое прошлое, будущее, аэропорт. Где-то там мои сыновья, абсолютно чужие. Там, внизу, умирает Рэй. Там не стало моей дочери. Я хотел, чтобы вся боль прежде никем не тронутого мира позади меня, а теперь израненного больше любого из нас, пронеслась мимо, упала с горы и поглотила все.
Я мечтал, чтобы этот жуткий безжалостный мир положил меня на лопатки, раздавил и уничтожил всех остальных в своей предсмертной агонии. Ради того, чтобы вернуть нас в миг смирения. Мне хотелось именно вернуться, испытать и разделить чувство благодарности, найти утешение.
Я ждал так долго.
Проплывая над вершиной горы, темные облака кучковались у меня перед глазами. Я искал надежду в темном небе. Я хотел, чтобы во мне отозвался давно забытый голос.
Словно Адам, ожидая возвращения в Град Божий.
Понимая, что этому не бывать.
Черная сойка, рыскающая по леднику, подняла глаза, ее голова медленно покачивалась, словно вторила маховику божественного часового механизма. В янтарных глазах, вопия о конце времен, окаменел век, сломленный еще до начала.
Никто не сказал мне, что я давно умер.
4
По какой причине?
Нет никакой причины.
Я даже не помню, как это случилось. Подробности… Ну, вероятно, я их придумываю. Больше мне неизвестно. Помню только самый конец, странные последние слова.
Оглядываясь назад, часто задаюсь вопросом: почему я согласился на роль палача? По какой причине, когда Зигги сунул мне в руку пистолет, я не бросил его, не вернул, не опустил? Нет никакой причины. Я просто послушался. А потом еще раз, и еще, и чем дальше я шел по пути Хайдля, тем точнее знал, каков будет мой следующий шаг. Какая-то доверительная связь, или договоренность, или понимание, нечто глубоко человеческое проросло между нами, и было бы неправильно с ним порвать… предать его, если хотите. А может, я не хотел наносить Хайдлю обиду. Мне показалось дурным тоном сказать «нет»: я понял, что имел в виду Рэй – невежливо прерывать шаги к смерти только потому, что это может привести к смерти. Согласиться, сказать «да» намного легче. Всегда.
Во всяком случае, что-то изменилось, за главного теперь был не я, а он, мы шли по этому скалистому пути к забвению, он направлял, я следовал; я, отчаянно желавший вырваться на свободу и не видевший способа это сделать.
Я хотел написать книгу. Так я себя оправдывал. Вот и все. Но в ту пору не было ничего важнее, чем ее закончить.
И мне, видимо, казалось, что совершенное мной в тот день этому посодействует. То есть даст мне новый опыт – самый иллюзорный из всех мифов искусства, тот абсурд, за пределы которого мы должны выйти самостоятельно, чтобы открыть мир, притом что открыть хоть какую-то истину можно, лишь уйдя в себя. Это единственный способ.
Опять Тэббе: поиск опыта – это ложь о том, что наша жизнь идет на убыль.
К черту Тэббе.
Что впереди? Я иногда задумываюсь. А ответа нет. Или, точнее, ответ один.
На самом деле такие мысли меня почти не посещают. Если честно, они меня вообще не посещают. Мне следовало бы сказать, что я испытываю сожаление.
Помню только его последние слова.
Уже близко! Уже близко!
Я ни о чем не сожалею.
