Хайдль не знал удержу, не прекращал своих измышлений, даже не был мертвецом, и более того, когда его не стало, когда мне больше не приходилось пресекать его бредни, его возмутительные нелепости, я стремился подогнать свои новые домыслы к его старым. Теперь, когда его не стало, он мог жить при моем посредстве, и мой рассказ змеился былыми ритмами и напыщенным китчем, составлявшим, как он заявлял, его суть; это удивительное творение, которое прежде было одновременно им и плодом его вымысла, теперь стало плодом моего вымысла и изобретением меня.
Я был святым Павлом на пути в Дамаск.
Мне больше неведомы были смятение и злоба; все, что нас разделяло, испарилось, как испарилось и то, что отделяло меня от правды обо мне. Я сохранил зрение, слух, способность мыслить, но видел, слышал и мыслил не так, как раньше. Вся моя жизнь прошла в туманной долине, а теперь туман рассеялся, обнажив передо мной глубинную реальность этого мира – вовсе не того мира, который раньше казался мне реальным. Перестав быть собой, я писал свою собственную историю и в конце концов становился настоящим.
Так прошло одиннадцать дней и двенадцать ночей.
И чудо свершилось.
Я вытащил из ушей ярко-оранжевые затычки. По крыше лупил дождь, я должен был бы впасть в эйфорию, но на самом деле ничего не ощущал, и этого оказалось достаточно.
Дискеты я отправил в издательство по почте; через два дня в моем кабинете-чулане затрясся подержанный факс и начал разматываться бумажный рулон, похожий на туалетный, только с отталкивающим блестящим покрытием, от которого несло жженой известью, и на нем появилась первая из множества страниц, испещренных редакторскими пометками Пии Карневейл. Ровно через неделю, согласно нашему графику, редактура была завершена, а еще через четыре дня я прилетел в Мельбурн для решения заключительных вопросов: мне оставалось подписать гранки, согласовать обложку и элементы оформления.
Глава 18
1
Мы с Пией прошли по коридору мимо директорского офиса, где в течение краткого отрезка времени, показавшегося очень долгим, я ощущал себя вечным узником. Но то было целую смерть назад, в другом мире и в другой жизни. Дверь офиса была открыта. В помещении, как я успел заметить, шла фотосессия: крупный, возможно, даже тучный мужчина позировал за разрезанием окорока, водруженного на стол, который совсем недавно занимал Хайдль, пытавшийся сфабриковать самую последнюю империю иллюзий.
Джез Демпстер, объяснила Пия. Снимается для своей кулинарной книги.
Мне казалось, он пишет беллетристику. Разве нет?
Он только выписывает счета, а мы по ним платим. Надумай он сделать отпечатки своего анального отверстия, мы бы их тоже отправили в типографию, чтобы получилась книга.
Книга! В конечном счете Хайдль даже здесь потерпел крах. А я, лишившись возможности общаться с Хайдлем, вздыхал в какой-то степени с облегчением, а в какой-то степени торжествовал, поскольку, примерно как Джез Демпстер, написал книгу и мог этим гордиться, хотя и недолго. Снова заглянув в офис – тот же стол, вызывающие кресла в духе Фрэнсиса Бэкона, вид из окон на бесконечное, умноженное отчаяние, – я почувствовал, как прежние страхи вкупе с ощущением несвободы отодвинулись в далекое прошлое. И меня охватило нечто противоположное скорби: радость перерождения. Я создавал мемуары покойного ныне автора, зная, что мне предстоит отвечать не за безумие мнимого творца, а лишь за логику повествования.
Подбородком прижимая к груди кольцевой магазин для слайдов, Пия толкнула дверь диапроектором, который несла в руках, и мы оказались в конференц-зале без окон.
Чудесные новые кроссовки, – при входе отметила она, указывая на мои ноги.
Я поблагодарил и, пока она пристраивала проектор на одном конце стола, нашел переключатель, чтобы опустить экран. Со щелчком присоединив магазин к проектору, Пия объяснила, что это оборудование и еще кое-какие снимки Хайдль отдал ей в свой последний рабочий день. Она выложила на стол большой плотный конверт, откуда посыпались фотографии.
Барахло, скучища, бросила Пия.
И правда, это была скучища: стандартные семейные фото Хайдля, на которых от раза к разу повторялись пикапы «Холден» образца семидесятых и автомобильные тенты, облегающие плавки и махровые тюрбаны, облезающая кожа и полноприводные внедорожники в буше.
Мы отобрали те снимки, которые сулили удачное воспроизведение, и перешли к следующему конверту. Находившиеся в нем фотографии относились к периоду деятельности Хайдля в АОЧС: профессионально выполненные черно-белые рекламные изображения морпехов: прыжки с парашютом, марш-броски, строевая подготовка; тут же сам Хайдль в военной форме: наблюдает, командует, улыбается. Цветные глянцевые фото членов правления АОЧС, включая Хайдля, с разными высокопоставленными лицами, такими как полицейские чины, политики местного и государственного масштаба, послы, главы крупных корпораций. Самые безликие снимки мы сразу отбраковали. Но все же для иллюстрированного издания там было очень мало интересного. Я залез под приставной столик и нашел розетку для проектора. Пия выключила верхний свет. В темноте она не сразу смогла включить проектор. Но, начав просмотр, мы поняли, что слайды столь же невыразительны, как и фотографии: никчемная подборка любительских семейных кадров и более четких, но ничуть не более интересных профессиональных: десантники АОЧС прыгают с парашютами из самолетов, взбираются на нефтяные вышки, ведут борьбу с пожарами.
В твоей книге, изрекла Пия, он выглядит куда интереснее, чем можно представить, глядя на эти снимки.
По-видимому, так оно и есть, размышлял я, когда Пия щелкала пультом, чтобы проектор, жужжа и позвякивая, сменял один неубедительный образ другим. Если бы не хищение у банков семисот миллионов долларов, кто угодно мог бы решить, что Хайлдь был так же скучен, как его снимки.
Ну он хотя бы собрал воедино эти фотоматериалы, отметил я. В них просматривается хоть какой-то сюжет.
И в самом деле. При всей банальности в них все же была последовательность, какой обычно недоставало Хайдлю в беседах со мной. Его образ представал в развитии: от добродушного семьянина до рядового сотрудника АОЧС, который проявил себя как человек действия, стал одной из центральных фигур корпорации и, наконец, занял руководящий пост.
Насколько я знаю, сказала Пия, он зациклился на идее зла. Но эта идея, вполне возможно, служила ему ширмой для сокрытия того факта, что он всего-навсего грязный мелкий жулик.
После очередного щелчка пульта экран засветился белым. Слайдов больше не осталось. В луче света заплясали пылинки.
Сеанс окончен, объявила Пия. Больше нет слайдов.
Я встал со своего места, вытащил карусельный магазин и забрал отложенные нами немногочисленные слайды, которые годились для включения в книгу.
Кажется, здесь один застрял, сказал я, указывая на магазин.
Действительно, после пустой ячейки виднелся одинокий диапозитив.
